А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
«религия третьего завета», т. е. искусственная конструкция соловьевского толка,
которая якобы полна «современной общественности». Блоку же вменяется в
вину то, что его книга не содействует построению этой новой религии:
«Прекрасная мистика рыцаря безбожественна, безрелигиозна», поэтому для
автора книги характерна «мистическая неопределенность», поскольку он
«безверен»; отсюда следует отрицательная оценка стихов Блока, в них
усматривается «слабый,
хочется понимать»82.
Более снисходительно оценивает книгу Блока в «Весах» Вяч. Иванов,
вскоре ставший одним из главных теоретиков символизма; однако основная
мысль его рецензии очень близка статье «Нового пути». Согласно Иванову,
видно стремление Блока искать, вслед за Соловьевым, синтетическую
индивидуальность, слияние «божественной “Психеи” и “Эроса” — близкого и
тайного», однако самого синтеза в книге нет, она только «мерцает уверяющей
надеждой великого свершения»83. Иначе говоря, в более благожелательной и
более изощренной форме утверждается то же, что и в петербургском
символистском журнале. Особенно, конечно, характерно то, что в обобщающей
статье Андрея Белого «Апокалипсис в русской поэзии» книга Блока точно так
же, именно с точки зрения соловьевства, скорее подвергается сомнению, чем
утверждается как законченно положительное явление. Белый чрезвычайно
высоко оценивает художественные качества книги, однако, просматривая всю
историю русской поэзии в свете положения, что «нет никакой раздельности,
жизнь едина», т. е. подчиняя все соловьевским конструкциям «синтеза», Белый
находит в блоковском сборнике дисгармоничность, излишества в изображении
«хаотической действительности». Согласно Белому, «… муза Блока, явившись
нам в багрянице, направляется… к конке»84. Элемент недоверия, опаски за
поэта, муза которого от мистической «жены в багрянице» идет к конке, т. е. к
заведомо дисгармоничному, противоречивому быту современного города,
явственно звучит в построениях Белого. Иначе говоря, как и Вяч. Иванов,
Белый утверждает, что Блок не столько достиг соловьевского «синтеза», сколько
стремится к нему. Выходит так, что даже раннее творчество Блока внушало
руководящим деятелям символистской школы опасения с точки зрения
мистической ортодоксии.
В сложных отношениях Блока и Андрея Белого наиболее отчетливо, резко
проявилось то, что слишком многое в Блоке было абсолютно неприемлемым
для правоверного символиста-соловьевца, каким хотел утвердить себя сам
82 Там же, с. 276 – 279.
83 Иванов Вяч. Рецензия на «Стихи о Прекрасной Даме». —
№ 11, с. 50.
84 Белый Андрей Апокалипсис в русской поэзии. — В кн.: Луг зеленый. М.,
изд. «Альциона», 1910, с. 222, 242, 244.
Андрей Белый. Чрезвычайно характерно, что даже в чисто личных коллизиях с
большой остротой выступают, какие-то основополагающие различия в
отношении к мировоззрению, искусству, жизни. Ранние стихи Блока,
составившие основу сюжетно-театрализованного лирического романа о
Прекрасной Даме и ее поклоннике-рыцаре, еще до появления их в печати
делаются известными через семью С. М. Соловьева, племянника философа и
родственника Блока, московскому символистскому кружку «аргонавтов»,
главной фигурой среди которых был Андрей Белый. И тут возникла в своем
роде трагикомическая ситуация, в которой проявились не только
индивидуальные характеры ее действующих лиц, но и определенная
мировоззренческая коллизия. Все эти очень еще молодые люди склонны были
не отделять обуревавшие их идеи от жизненного поведения; однако самую
жизненность участники этой ситуации понимали весьма по-разному.
С. Соловьев и Андрей Белый (а также и некоторые другие, символистски
настроенные молодые люди) пытались, реально-житейски истолковывая стихи
Блока, отождествлять Блока и его жену, Л. Д. Менделееву-Блок, с обобщенно-
героизированными персонажами «романа в стихах» о Прекрасной Даме. Это
вызывало резкий внутренний отпор Блока — он «никогда не шутил такими
вещами»85. В сущности, в этом раннем «мистическом шутовстве» Андрея
Белого сказывалось его соловьевство, стремление к «жизнетворчеству»,
подчинению самой жизни мистическим схемам. По поводу своего раннего
творчества («Северная симфония») Белый писал в своих позднейших мемуарах,
что одушевляла его «вера, что мы приближаемся к синтезу, иль — к третьей
фазе культуры»86. Подобное «жизнетворчество» Блоком решительно
отвергалось уже в молодые годы. Именно присущее ему гораздо более трезвое
чувство жизни проявлялось в том, что жизнь для него отнюдь не могла
механически совпадать с ее же обобщенными выражениями в искусстве, тем
более — с таким принципиально условно-театрализованным обобщением в
особых лирических характерах, как «Стихи о Прекрасной Даме». Сам Белый в
своих мемуарах, появившихся вскоре после смерти Блока, рассказывает, как
каменел, наполнялся гневом и отвращением Блок, слушая некоторые
«жизнетворческие» фантазии окололитературных людей, близких к