Адриано

Торн Оливия

Когда я ничего не отвечаю, Дарио продолжает.

— Я назначил тебя саро, потому что твои сильные стороны соответствуют этой роли. Твоя храбрость, умение сражаться, готовность поставить все на кон, ясная голова в пылу сражения. А Никколо — консильери, потому что у него другие достоинства. Он играет в долгую игру. Он продумывает схемы, которые не видны остальным. Он стратег.

— Так что же, я должен просто кланяться, шаркать ножкой и делать все, что он скажет?

Дарио раздраженно вздыхает.

— Дело

не в том, что ты не можешь возразить. Я хочу, чтобы ты всегда высказывал свое мнение. Но мне нужно, чтобы ты делал это с уважением. Если бы ты был саро, работающим на другую семью, с которой не связан кровным родством, ты бы обращался к их консильери так, как ты обращаешься к Никколо?

Он прав.

Если бы я устроил в другой семье такое же дерьмо, как в нашей, это означало бы быстрое понижение в должности.

Может быть, даже пулю в затылок, чтобы всем остальным неповадно было.

— … нет, — признаю я.

— Проблема в том, что ты обращаешься с Никколо так, будто он твой младший брат, который командует тобой, а не консильери твоего Дона.

Дарио прав. Он всегда был старшим, и я всегда уважал его. Большую часть своей жизни я хотел быть на его месте.

Но я не там. И смирился с этим.

Но Никколо…

Я все еще вижу в нем раздражающего семилетнего ребенка, который отвечал «НА САМОМ ДЕЛЕ…» всякий раз, когда я что-то говорил.

— Вот что я должен был тебе сказать, — заканчивает Дарио.

— … хорошо, — угрюмо соглашаюсь я.

Я знаю, что все, что он говорит, является правдой…

Но меня не покидает ощущение, что это один из тех случаев, когда отец отчитывал меня за какую-то глупую ошибку и говорил: — почему ты не можешь быть таким же, как твой старший брат?

Дарио смотрит на меня.

— Что происходит?

— Ничего, — говорю я.

— О, что-то определенно есть, — произносит он с долей юмора. — Я тебя знаю.

— Просто я не такой, как ты, — сердито отвечаю я. — Я не абсолютно идеален.

Дарио разражается хохотом.

Что самое шокирующее из того, что он может сделать.

Мой старший брат почти никогда не смеется.

Я удивленно смотрю на него.

— Ты думаешь, я такой? — спрашивает он. — С тех пор, как я стал Доном, облажался во всех возможных смыслах. Я взял в плен женщину, чтобы выпытать информацию у ее отца, а потом влюбился в нее. Я поставил на карту безопасность всей семьи. Я был слеп к внешней угрозе, позволил врагу вторгнуться в наше семейное поместье и чуть не получил пулю в голову от пожилой женщины. Отец был бы потрясен. Уверяю тебя, Фаусто был в восторге.

Фаусто — наш дядя, и был консильери нашего отца на протяжении более двадцати пяти лет. После смерти отца он стал главой собственной семьи.

— Но… мы же убили Турка, — протестую я. — Все хорошо — ты женился на любви всей своей жизни, все обошлось.

—

Да, по милости Божьей. И благодаря твоей храбрости, и храбрости твоих братьев. И потому, что Никколо предвидел, что будет делать Турок, и разработал план на случай нападения.

Дарио прав.

Никколо спланировал наши действия, когда Турок ворвался в особняк. Он не продумал всех деталей, но сделал так, чтобы мы были готовы к его появлению.

И как только он узнал, что Турок взял в заложники Алессандру, Никколо на ходу изменил план так, чтобы Алессандра была спасена, и никто из нас не погиб.

Я склонен забывать о таких вещах.

Дарио хлопает меня по плечу.

— Мы все учимся в процессе, брат. И все мы можем облажаться. Так что никогда не думай, что ты должен быть идеальным, или что я прошу тебя быть таким — потому что это невозможно. Мне просто нужно, чтобы ты соблюдал субординацию и понимал, что ты — очень ценный винтик в гораздо более крупной машине. Мы все. Я ничем не отличаюсь. Если я умру, кто-то из вас должен будет заменить меня на этом посту и стать Доном…

— Не говори так.

— Но это правда, и мы должны смотреть ей в лицо. Любой из нас может умереть в любой момент. Мы должны быть готовы к такой возможности. Если я умру, ты — очевидный выбор, чтобы стать следующим Доном. Но Никколо — единственный реальный кандидат на пост консильери, который у нас есть. Роберто хорош, но он занимается только бизнесом — у него нет понимания человеческой природы, как у Никколо. Ларс или Массимо? Нет. Они бойцы, а не люди за шахматной доской. Валентино? Ни в коем случае. Так что, если тебе придется стать Доном… как ты будешь вести дела с консильери, которого ты все это время не уважал?

Господи…

Когда он так говорит…

— Хорошо, — угрюмо соглашаюсь я.

— Мне также нужно, чтобы ты поговорил с Массимо и Ларсом.

Мой желудок падает.

Я вспоминаю, что сказал Массимо в машине — как я ударил его за то, что он назвал меня дерьмом.

И я с искренним стыдом вспоминаю, что сказал Ларсу после того, как мы спасли мать Бьянки.

Но меня злит, что они пошли ныть к Дарио.

— Что они сказали? — сердито спрашиваю я.

— Ничего. Я понятия не имею, что между вами произошло. Знаю только, что что-то случилось, и они не в восторге от этого.

Я чувствую еще больший стыд, услышав это.

Конечно, они ничего не сказали Дарио.

Они из более прочного материала.

Нет… видимо, только я один хожу жаловаться брату, когда не получаю желаемого.

Например, когда консильери отдает мне приказ, а я перечу ему.

Я тяжело выдыхаю и киваю.

— Я позабочусь об этом. Обещаю.

— Хорошо, — одобрительно говорит Дарио. — Теперь… о Бьянке.

Я встревоженно смотрю на него.

— Что с Бьянкой?