Аджимушкай
Шрифт:
– Командир роты говорил нам, что под землей красных около трех полков.
– Маловато, не знают ваши начальники. Нас здесь побольше. Воды хочешь? На пей, - вдруг отстегивает флягу Кувалдин.
– У нас воды много, - настаивает он.
У Чупрахина округляются глаза, и он весь пружинится, еле сдерживает себя, чтобы не закричать, и все же шепчет Донцову:
– Это же фашист, он завтра будет швырять гранаты в нас.
– Самбуров, вот тебе бумага и карандаш, садись и пиши, - напоив немца, говорит мне Егор.
– Пиши.
"Старшему начальнику фашистских
Господин генерал! Вероятно, вы и ваши подчиненные полагают, что ходите вы по завоеванной земле. Жестоко ошибаетесь! Нас здесь, под землей, многие тысячи. Мы располагаем достаточным количеством оружия, боеприпасов, продовольствия. У каждого нашего бойца и командира в душе горит лютая ненависть к вам, палачам и убийцам. Мы верим в свою полную победу над вами, выродками капиталистического мира. Реальность такова, господин генерал, продолжает диктовать Егор, - что вы находитесь не на земле, а на огне - на раскаленной добела сковородке..."
– И мы вас, сволочей, всех спалим в пепел!
– видимо поняв замысел Кувалдина, вставляет Чупрахин, когда Егор делает паузу, чтобы обдумать следующую фразу.
– Запиши и это. И вот еще что, - говорит Кувалдин.
"Вы рассчитываете, что мы дней через пять сдадимся вам в плен. Чепуха, господин генерал! Этого никогда не произойдет. Наоборот, через пять дней мы начнем активные боевые действия. Мы точно знаем, какими силами вы располагаете. Мы уничтожим войска керченского гарнизона вместе с его начальником генералом Пико гораздо раньше, чем успеют подойти подкрепления с севастопольского участка.
Господин генерал, не думайте, что мы вас запугиваем или пытаемся ввести в заблуждение. Нет, мы хорошо знаем, с кем имеем дело, и твердо заявляем:
– Смерть фашистским оккупантам!
Командование подземных войск Красной Армии".
– Понимаете, в чем дело?
– окончив диктовать, обращается Егор к нам. Фашисты перебрасывают войска к Севастополю, надо их задержать здесь, отвлечь на себя... И я думаю: генерал поймет это послание так, как нам хочется...
Пленного сопровождаем вдвоем с Чупрахиным. Он идет между нами с видом откровенной покорности. В нагрудном кармане его тужурки лежит конверт с нашим посланием. Уже у самого выхода Чупрахин вдруг останавливается, вопросительно смотрит на меня.
– Что случилось?
– спрашиваю я.
– Давай заставим пленного, чтобы он разминировал колодец.
– Как?
– Вот видишь, - показывает Чупрахин длинную, сложенную "восьмеркой" веревку. Где он ее успел захватить- не заметил.
– Я его сейчас привяжу за ногу и, если он не разминирует колодец, притащу обратно. Доверять им нельзя, Бурса, нельзя... Ты думаешь, Егор иначе рассуждает? Нет. Но он - командир... Хорошо сочинил письмо. Это мне нравится. Вообще-то он, Кувалдин, подходящий человек, как раз такой и нужен в катакомбах.
Распустив веревку, Иван привязывает немца за ногу.
– Я его морским узелком, не развяжет, вот так. Теперь повтори, Густав, что ты обязан сделать для нас.
– Хорошо, - выслушав немца, продолжает Чупрахин.
–
– спрашивает Иван. Немец смотрит на меня таким искренним взглядом, что хочется, чтобы он быстрее ушел.
– Отец у меня дворник. Вы знаете Тельмана?
– пытается заговорить Густав.
– Давай, давай, топай, ползи, - подталкивает его Чупрахин, - в Берлине встретимся, поговорим, если ты еще раз не попадешься мне на глаза с оружием в руках.
Немец удаляется медленно, Чупрахин передает мне конец веревки:
– Держи крепче, а я посажу его на мушку... Порядок должен быть во всем.
– Иван ложится поудобнее, прицеливается. От выхода до колодца метров сорок. Мы видим, как немец приближается к срубу. Выстрелов не слышно: гитлеровцы всегда так делают - подпустят к колодцу, а иногда даже дадут возможность набрать воды, потом открывают огонь. У колодца виднеются трупы наших бойцов, опрокинутые ведра.
Немец падает, минуты три лежит неподвижно. Потом подползает к срубу колодца, опять замирает. И вдруг бросает в нашу сторону вынутые из мин запалы. Чупрахин велит отпустить веровку.
– Я Густав Крайцер!
– вскочив на ноги, вдруг кричит он кому-то там, наверху, и тут же скрывается за холмом.
Иван, подобрав запалы, долго рассматривает их на своей ладони.
– Ишь ты!.. Сработал на нас. Неужели и среди фрицев есть люди?
– 9
Правдин вслушивается в глухую дробь выстрелов, доносящихся с восточного сектора. После того как фашисты прочитали наше послание, они спешат ликвидировать подземный гарнизон. Дни проходят в жестоких боях.
Все находятся на боевых постах - у амбразур и входов. И Правдину все чаще и чаще приходится коротать время в одиночестве. Он уже может сидеть на койке, положив культю на специальную подставку.
– Рассказывай, рассказывай, товарищ Мухин, - отвлекаясь от гула боя, говорит Правдин. Глаза у него ввалились, лицо вытянулось, скулы заострились.
– Утром мы заметили танки. Впереди они катили орудия, - сообщает Алексей. Он только что прибыл с восточного сектора и сразу же решил доложить политруку о бое.
– Я сидел у амбразуры, метрах в тридцати от центрального входа. Открыл огонь из автомата. Танк движется, ничего ему не сделаешь... Стволом орудия всунулся в пролом. Что делать? Тогда я изловчился, вскочил на ствол и камнем забил дуло. При выстреле ствол разорвало. Пехотинцев потом гранатами забросали. Фашисты отошли на исходные позиции. А сейчас опять полезли. Но в подземелье им не войти, не пустим...
– Камнем забил ствол?
– удивляется политрук.
– Когда же ты таким стал?
Правдину делается зябко. Я набрасываю на его плечи шинель. Политрук, поправляя полы, продолжает:
– А я вот валяюсь на кровати... Когда поднимусь, многих не узнаю... Слышал я, товарищ Мухин, как ты адскую тележку уничтожил. Не страшно было на такую невидаль идти?
– Не знаю, - откровенно признается Алексей.
– Как не знаешь!
– чуть наклонившись вперед, улыбается Правдин. Совсем ничего не помнишь?