Аджимушкай
Шрифт:
– Сема, хрипит!
– полушепотом произношу, не замечая, как от волнения вцепился в плечо Гнатенко. Зуммер крепнет, вот-вот послышатся слова. Семен вдруг прекращает настройку, снимает шинель, шапку, засучивает рукава.
– А теперь помолчим, - предлагает он.
Минуты две-три сидим, прижавшись друг к другу. Переминается с ноги на ногу Панов.
– Ну, Микола, слушай Москву.
– Гнатенко решительно включает приемник. Раздается треск и вдруг громко:
"...Так же без следа поглотит она и эти немецкие орды. Так было, так будет. Ничего,
– Ура! Ура-а-а!
– Гнатенко хватает меня за плечи и сильно трясет. Ура-а-а! Ур-а-а-а!..
– Ура-а-а-а!
– изо всех сил кричу и я.
– Постойте, что вы кричите, кто говорил?
– надрывается Григорий. Откуда передавали?
Из темноты один за другим появляются Кувалдин, Правдин, Чупрахин, Мухтаров, Мухин. Приемник еще говорит. Егор, обнимая Семена, крепко целует его в губы:
– Спасибо, друг. Это очень важно. Товарищ Мухтаров, выдать Гнатенко полфляги воды. Теперь мы будем слушать голос Большой земли. А ну еще трижды "ура"!
– Ура!
– Ура!
– Ура!
– радостно салютуем.
Немного успокоившись, политрук расспрашивает, кто выступал по радио, что мы слышали.
– "Так же без следа поглотит она и эти орды", - первым сообщает Семен.
– "Ничего, мы сдюжим..." Я поправляю Гнатенко:
– Он пропустил одну фразу. Еще было сказано: "Так было, так будет",
– Существенная поправка, - замечает Прав дин.
– Интересно, кто же выступал?
– Конечно, Москва, товарищ политрук, - замечает Чупрахин. Так только она, наша столица, может сказать: "Ничего, мы сдюжим".
Али приносит флягу с водой. Семен, принимая награду, тут же передает флягу подошедшей Маше:
– Возьмите, доктор, пригодится раненым. Взрыв потрясает стены катакомб. Правдин смотрит на часы.
– Девять часов, - сообщает он Кувалдину.
– Значит, начинают, как всегда, не опаздывают, - произносит Егор.
– Ничего, сдюжим, - говорит политрук, - и этих подрывников сдюжим.
Грохот взрывов нарастает с каждой секундой. Под ногами качается земля.
– 11
Гитлеровцы производят взрывы чаще всего в первой половине дня, потом наступает затишье, немцы будто ожидают, отзовемся мы или нет. Так они ждут до следующего утра. С восходом солнца вновь сверлят землю, закладывают аммонал и рвут... Взрывы мало изменили нашу подземную жизнь. Только сократились посты, многие бойницы завалены.
Каждый день Кувалдин посылает разведчиков искать запасные выходы. Только что возвратились из поиска Чупрахин и Мухин. Лаз оказался завален огромным камнем. Сквозь щель ребята заметили вражеский пулемет, установленный метрах в тридцати в развалинах домика. На обратном пути случайно обнаружили в небольшом отсеке груду ящиков. Проверили. Оказалось конфеты, пряники. Теперь с питанием легче. Али подсчитал: если в день выдавать на бойца по сто граммов сладостей, их хватит на полмесяца. Можно жить! Вот только с водой трудно. Колодец рыть прекратили, но Мухтаров предлагает попытаться еще в глубине катакомбы.
Возле ящиков подобрали спящего Гену. Он все же где-то достал фонарь и один, незаметно от всех ушел на поиск мифического колодца. Когда его разбудили, он набросился на разведчиков:
– Эх вы, сколько ходили и не могли заметить. А я быстро обнаружил. Тут раньше были партизаны. Это они оставили сладости.
Сейчас с Геной разговаривает Кувалдин. Они сидят неподалеку от меня, и я слышу их голоса.
– Как же ты ушел один?
– спрашивает Егор.
– Ушел, и все. Мне тут все знакомо. Могу даже в город пробраться...
– Как же ты это сделаешь? Кругом фашисты.
– Ночью. От западного входа ведет лощинка в Аджи-мушкай, а из села можно пробраться в город садами. Эти места мне знакомы. Хотите, товарищ командир, я любого проведу...
– Смелый ты хлопец, - говорит Кувалдин, - смелый... Но один ты больше никуда не ходи.
Из темноты выскакивает Беленький. Глотая воздух, он кричит:
– Газы! Смотрите!..
Там, откуда выбежал Беленький, с грохотом рушится потолок. В образовавшееся отверстие падают какие-то черные круглые предметы. Они рвутся, разбрасывая во все стороны струи дыма.
– Газы!
– Газы!
Люди бегут в глубь катакомб.
– Ложись!
– командует Егор.
– Ложитесь лицом вниз. Гитлеровцы продолжают бросать шашки. Падая, они лопаются. Звук противный, шипящий.
– Бурса, хватай на лету. Вот так их!
– Иван подбегает к пролому и на лету ловит серую банку, торопливо зарывает в землю. Следую его примеру.
Первые секунды сознание зыбко, непрочно: какие-то сильные потоки несут ввысь, а кругом ночь - плотная, без единого звездного прокола.
Кто-то кладет на лицо мокрую тряпку, начинаю чувствовать землю, вижу Крылову. Она, что-то говорит мне, но ее трудно понять. Рядом стонет Чупрахин, силится подняться. Наконец он встает на колени и кричит на врача.
– Иди к раненым! Без твоей помощи обойдемся!
– Вот тряпка, приложи ко рту, - советует Маша Чупрахину.
Отчетливо узнаю голос Маши. Но почему-то он у нее глухой, далекий. Присматриваюсь: она в противогазе, а в руках - пучок мокрой ветоши. Передав ее Ивану, Крылова бежит в госпитальный отсек, откуда доносится стон раненых.
Шашки больше не падают. Через отверстия уходят газы. Мы уже привели себя в порядок, и тут появился Запорожец. И снова беда.
– Фашисты входом завладели. Донцов тяжело ранен. За мной, товарищи! оповестил Кувалдин.
...Впереди вырастает сноп света, там выход. Прижимаясь к стене, на ходу готовим оружие к бою. Запорожец тяжело дышит, ему трудно поспевать за нами. Чупрахин бросает гранату. Она рвется в гуще залегших фашистов. Собрав силы, бросаю свою лимонку; ударившись о бревно, она рикошетом отскакивает в сторону и рвет воздух за грудой камней. Гитлеровцы поворачивают назад, бегут от разрывов, скрываясь из виду.