Аджимушкай
Шрифт:
Егор докладывает подробно. Политрук слушает его о закрытыми глазами.
Просыпается Генка. Затянув потуже ремень, спрашивает:
– А где матрос?
– На склад пошел за проволокой, - сообщаю ему.
– Что же не разбудили меня?
– нахмурив брови, сердится Геннадий.
Я даю ему щепотку овсянки:
– Подкрепись.
Но он не берет, обидчиво говорит:
– Дядю Панова угостите, а я сам найду чего поесть. Значит, матрос пошел в отсек?
– спрашивает он и, не дожидаясь ответа, спешит к Чупрахину,
– 8
– Пятнадцатая скатка, какая
– возмущается Чупрахин, сбрасывая с плеч тяжелый моток. Мухин фонарем освещает место, где нужно наращивать провод. Уже протянули связь в четырех направлениях, осталось соединиться со взводом Донцова. От усталости покачивает из стороны в сторону, будто земля под ногами колышется, а стены уходят из-под рук.
– Не ворчи, Ваня, на связистов, их надо благодарить: теперь нам темнота не помеха. Они выручили нас, - успокаивает Чупрахина Алексей. Он садится на корточки и ловко орудует обмоткой: Мухин так освоил работу, что лучше и быстрее его никто не может соединять концы.
– За что мне их благодарить?
– возражает Чупрахин.
– Сбежали, как зайцы от огня, и еще в ножки им кланяться!
– По приказу отошли, - замечаю Ивану.
– Что-то я не слышал такого приказа, да и никто его не отдавал, просто силенок не хватило, вот и откатились.
– Он берет моток и молча раскручивает его. Шурша, чуть позванивает проволока. Навстречу из темноты выплывают огоньки. Это Мухтаров со своей группой отрывает колодец. Мы приближаемся к ним.
...Колодец уже отрыт на четыре метра в глубину, но признаков воды нет: на дне штольни земля такая же сухая, как и на поверхности. Замечаем Панова. Свернувшись калачиком, он лежит неподалеку и глухо стонет:
– Пии-ить, пи-ить... Воды... Беленький шепчет мне на ухо:
– Это Мухтаров виноват, кто плохо работает, тому он совсем не дает воды. А Гришка ослабел: копнет лопатой раза три и с ног валится.
Панов вдруг тянется руками к горящей плошке:
– А-а-а, вот она... холодненькая, чистенькая ключевая...
Генка трогает за плечо Панова:
– Григорий Михайлович, это же огонь. Разве не видишь?
– На, пей!
– Иван дает свою флягу Григорию.
– Пей!
Панов растерянно смотрит по сторонам, потом делает три глотка - ровно столько, сколько получил Чупрахин сегодня на день. Вытерев рот и возвратив флягу Ивану, Григорий ложится на прежнее место. Мухтаров сует ему в руки лопату:
– Бери, воду выпил, надо работать. Поднимайся!
Мы молча идем дальше. Чаще попадаются камни, громче звенит провод. В поредевшей темноте угадывается близость восточного выхода...
У Донцова белокурые волосы, высокий лоб: я вижу вблизи его второй раз. На вид ему не больше двадцати двух лет.
– Вчера приходил Кувалдин, рассказывал о вашей работе. Придумано хорошо!.. Керосин кончился, свечей нет - мои связные ходят с рассеченными головами... А как там у вас с приемником?
– вдруг интересуется он.
– Хотя бы пару слов услышать с Большой земли, где проходит фронт, остановили ли немцев... Да, - помолчав с минуту, спохватывается он, - утром одного фрица в плен взяли. Хотите посмотреть?
–
– интересуется Чупрахин.
– Живой, вон лежит, связанный веревкой.
– Надо было бы разминировать, чего на него смотреть.
– Как "разминировать"?
– удивляется Гена, глядя на Ивана. Он слышит это слово от Чупрахина впервые, даже с опаской косится на лежащего немца.
– К Фридриху Второму в гости отправить, - поясняет Иван, - как же еще, малыш, этих скорпионов можно разминировать,
– Допросить надо, - предупреждаю Ивана.
– Верно, - соглашается лейтенант.
– Жаль, я не знаю немецкого языка, допытался бы до самой сути.
– Какой сути?
– возражает Чупрахин. И решительно заключает: - Он же ни черта не скажет. Не верите? Попробуй, Бурса.
Я, Донцов и Мухин подходим к немцу. Пленный лежит на спине, смотрит так, будто в гости к нам пришел: в глазах никакого страха, одна доверчивость.
– Как фамилия, имя?
– спрашиваю, чуть наклонившись к нему.
– Густав Крайцер, - по-русски отвечает он.
– Я - коммунист... Ночью наши заложили под колодец взрывчатку, а утром меня послали поджечь бикфордов шнур, мне не хотелось лишать вас воды. Я преднамеренно замешкался у колодца... и был схвачен вашими солдатами.
Подбегает Чупрахин. Он берет немца за шиворот и, резко встряхнув его, ставит на ноги:
– Фашист?!
– кричит Иван.
– Нет, коммунист, - тем же спокойным голосом отвечает Густав.
– Смотрите, что он говорит, - глаза у Чупрахина зеленеют.
– Коммунист. Может, ты племянник Маркса? Слово-то какое поганишь, щенок ты фашистской суки! За горло схватили, и он - я коммунист. А кто меня загнал под землю? Ты, фашистский скорпион. Алеша, отведи его вон за тот камень...
Неожиданно из темноты появляются Кувалдин и Гнатенко. Егор с удовлетворением оценивает нашу работу, потом, заметив пленного, спрашивает:
– Где вы его взяли?
– У входа, товарищ командир, - докладывает Донцов, - колодец пытался подорвать.
– Допрашивали, товарищ Чупрахин?
– Вот ведем с ним разговор, - отвечает Иван ж тут же срывается: - Чего скорпиона допрашивать! Не могу я на них смотреть: ведь он же живой стоит передо мной.
– А я приказываю смотреть, товарищ Чупрахин!
– вдруг повышает голос Кувалдин.
– Вы командир взвода разведки, и надо уметь сдерживать себя. Поняли?
Такой строгости Иван не ожидал от Егора. Он молча пятится, затем, остановившись, опускает руки по швам, смотрит на Кувалдина так, словно впервые видит его. А когда Кувалдин поворачивается к Донцову, он шепчет мне:
– Понял, Бурса?
Немец охотно отвечает на вопросы Кувалдина. По словам пленного, гитлеровцы основную часть войск бросили под Севастополь. Здесь, на Керченском полуострове, оставили одну дивизию. В недельный срок они должны вытеснить нас из-под земли. Если им это не удастся сделать, тогда придут саперы-подрывники и поднимут нас на воздух вместе с камнями и землей.
– Ваши начальники знают, сколько советских войск в катакомбах? спрашивает Егор. Густав, не задумываясь, отвечает: