Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
Как ни хитер и нахально лицемерен ни был доктор Балейнье, он не мог скрыть, несмотря на все свое присутствие духа, до какой степени ошеломил его донос Родена. Он терял теперь голову, вспоминая, что на другой день после заключения Адриенны в больницу неумолимый оклик Родена через дверное окошечко комнаты помешал ему, доктору Балейнье, уступить жалости, испытанной им при виде отчаяния девушки, доведенной до того, что стала сомневаться в собственном рассудке. И вдруг этот самый Роден, беспощадный изверг Роден, преданный подручный отца д'Эгриньи, доносит на доктора и приводит следователя для освобождения Адриенны... тогда как еще накануне отец д'Эгриньи требовал удвоить строгость заточения
– Вы имеете наглость меня обвинять!.. вы, который... несколько дней тому назад...
Затем, сообразив, что, упрекая Родена в сообщничестве, он тем самым выдаст и себя, Балейнье совладал со своим гневом и продолжал только огорченно:
– Да! Вас-то последнего я счел бы способным на столь низкий донос... это постыдно!
– А кто же мог лучше меня разоблачить всю эту мерзость?
– резко оборвал его Роден.
– Разве я не занимал положения, которое позволило мне узнать... к несчастью, слишком поздно... все нити, опутавшие эту девушку и другие жертвы? Что же мне как честному человеку оставалось делать?.. Уведомить следователя и, представив доказательства, привести его сюда... Я так и сделал!
– Так что, г-н следователь, - продолжал доктор, - мало того, что этот человек обвиняет меня, но он осмеливается обвинять и...
– Я обвиняю господина аббата д'Эгриньи, - прервал его Роден резким тоном.
– Я обвиняю княгиню де Сен-Дизье, я обвиняю и вас, господин доктор, в насильственном задержании и лишении свободы из низких выгод не только мадемуазель де Кардовилль, но и дочерей маршала Симона, запертых здесь рядом, в монастыре. Надеюсь, это ясно?
– Увы! это истинная правда, - с живостью прибавила Адриенна.
– Я видела этих бедных девочек. Они в отчаянии.
Обвинение Родена, касающееся сирот, стало новым ударом для доктора. Ему стало более чем ясно, что изменник совершенно перешел на сторону врагов... Желая поскорее окончить тяжелую сцену, Балейнье по возможности спокойно, несмотря на мучительное волнение, сказал следователю:
– Я мог бы, конечно, молчать и с презрением отнестись к подобному доносу в ожидании законного следствия, но, уверенный в своей правоте, я... обращаюсь к самой мадемуазель де Кардовилль... и умоляю ее сказать правду: не говорил ли я ей еще сегодня, что она недалеко от выздоровления и скоро может покинуть лечебницу? Зная ее порядочность, я заклинаю мадемуазель ответить, не говорил ли я это и не были ли мы тогда одни без свидетелей, и если...
– Позвольте, - дерзко вмешался Роден.
– Положим, мадемуазель из великодушия и подтвердит эти слова, но как это будет свидетельствовать в вашу пользу? Абсолютно никак...
– Как, вы позволяете себе...
– Я позволяю себе сорвать с вас маску, даже не спросив у вас разрешения... Это очень для вас неудобно, согласен. Но что же вы хотели нам доказать, утверждая, что, находясь наедине с м-ль де Кардовилль, вы говорили с ней как с сумасшедшей? Вот так довод, нечего сказать!
– Но...
– сказал доктор.
– Но, - продолжал Роден, не давая ему возможности говорить, совершенно ясно, что, предвидя нечто подобное тому, что сейчас происходит, и чтобы оставить лазейку, вы притворялись при этой бедной девушке, что полностью верите в свою отвратительную ложь. Это могло быть вам полезно в дальнейшем!.. Отстаньте вы с вашими лживыми россказнями: порядочным людям, обладающим здравым смыслом, слушать
– Однако!
– с гневом прервал его Балейнье.
– Однако!
– продолжал снова Роден, заглушая своим голосом голос доктора.
– Разве не правда, что вы оставили себе эту лазейку, чтобы объяснить насильственное задержание врачебной ошибкой? Я это утверждаю... и говорю, что вы рассчитываете оказаться в стороне: "Благодаря, мол, моим заботам молодая особа выздоровела, чего же больше?"
– Конечно, я это говорю и настаиваю на этом.
– Вы упорствуете во лжи, потому что доказано, что мадемуазель де Кардовилль не теряла рассудка ни на одну минуту!
– А я утверждаю, что теряла!
– А я докажу обратное!
– сказал Роден.
– Вы? каким же образом?
– воскликнул доктор.
– Ну, уж сейчас-то я, конечно, поостерегусь открыть это, - с иронической улыбкой заметил Роден; затем он с негодованием прибавил: - И как вам не совестно, как вы не умрете со стыда, позволяя себе говорить подобные вещи в присутствии самой мадемуазель де Кардовилль? Хоть бы вы ее-то избавили от подобного спора.
– Месье...
– Да перестаньте же... постыдитесь, повторяю вам... ведь это отвратительно... отвратительно говорить такие вещи в ее присутствии; отвратительно, если вы говорите правду, и отвратительно, если вы лжете! с омерзением прибавил Роден.
– Ваше упорство непонятно!
– воскликнул светский иезуит, взбешенный окончательно.
– И я нахожу, что г-н следователь доказывает свое пристрастие, позволяя осыпать меня такими грубыми клеветами.
– Я не только обязан выслушивать противоречивые показания, - строго заметил господин де Жернанд, - но должен еще их требовать для выяснения истины. Из всего, что я видел, например, можно вывести заключение, что мадемуазель де Кардовилль, даже по вашему мнению, настолько психически здорова, что смело может вернуться к себе домой хоть сейчас же.
– Особых препятствий для этого я не вижу, - заявил доктор, - хотя считаю нужным предупредить, что полное выздоровление еще не наступило, так что я вынужден заранее снять с себя всякую ответственность за будущее.
– Этого вам бояться нечего, - сказал Роден.
– Сомнительно, чтобы мадемуазель де Кардовилль когда-нибудь обратилась к вашим поразительным знаниям.
– Значит, моего вмешательства не требуется, чтобы сию же минуту открыть двери этого дома для мадемуазель де Кардовилль?
– спросил следователь.
– Мадемуазель свободна, - сказал Балейнье, - совершенно свободна.
– Что касается насильственного ее задержания под предлогом помешательства... то правосудие уже занялось этим делом, и вас вызовут для допроса...
– Я вполне спокоен, - отвечал Балейнье, стараясь не утратить выдержки.
– Совесть моя чиста.
– Я очень бы желал, чтоб это было так, - сказал господин де Жернанд. Как бы важны ни были доказательства, мы всегда хотим, особенно когда речь идет о людях с вашим положением, чтобы обвиняемые оказались невиновными. Потом, обратясь к Адриенне, он прибавил: - Я очень хорошо понимаю, мадемуазель, как тяжела и неприятна для вас эта сцена... для вашего великодушного и нежного сердца; от вас будет зависеть затем, пожелаете ли вы подать частную жалобу на господина доктора или оставите дело в руках правосудия... Еще одно слово... Этот благородный и честный человек (следователь указал при этом на Родена), взявшийся за вашу защиту так открыто и бескорыстно, сказал мне, что вы, вероятно, не откажетесь принять на себя временно заботу о дочерях господина маршала Симона... которых я сейчас иду освобождать из монастыря, куда их заманили также обманом.