Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
– И вы удивляетесь, что вас не поняли ни ваша тетушка, ни аббат? Да где же были точки соприкосновения между вами и этими хитрыми, завистливыми лицемерами, каковыми они теперь являются в моих глазах? Хотите узнать еще одно доказательство их ненавидящего ослепления? Среди того, что они называли вашими чудовищными безумствами, - знаете ли вы, что именно считалось ими самым преступным и достойным проклятия? Ваше решение жить одной и по-своему, самостоятельно располагая и настоящим и будущим! Они находили это отвратительным, позорным и безнравственным. А между тем разве вас заставляет решиться на это безумная жажда свободы? Нет! Необузданное отвращение ко всякой власти, ко всякому стеснению? Нет! Желание выделиться? Нет! Конечно, нет, потому что иначе я сам бы стал вас строго порицать.
– О да, конечно, я руководилась иными мотивами, уверяю вас!
– с живостью протестовала Адриенна,
– Конечно, я очень хорошо знаю, что у вас были другие мотивы, и они достойны похвалы, - продолжал иезуит.
– Отчего вы приняли решение? Разве для того, чтобы высказать презрение к обычаям света? Нет, вы их уважали до той поры, пока ненависть вашей тетушки не заставила вас бежать из-под ее беспощадной опеки. Разве вы хотели жить самостоятельно, чтобы избежать надзора света? Нет, так как, ведя столь исключительную жизнь, вы будете гораздо больше на виду, чем при прочих условиях! Разве вы хотите злоупотреблять своей свободой? Нет, тысячу раз нет; для того чтобы делать зло, ищут мрака, уединения, а вы будете вечно на глазах этого глупого стада, которое, уставившись на вас с ревнивым и завистливым любопытством, будет следить за вами неотвязно... Зачем же вы решаетесь на такой смелый и необычайный поступок, являющийся уникальным для девушки ваших лет? Хотите, я вам скажу зачем? Вы хотите доказать на деле, что женщина с чистым сердцем, здравым умом, твердым характером, с независимой душой может гордо и благородно выйти из-под унизительной опеки, налагаемой на нее обычаем! Да... вместо того, чтобы жить жизнью возмущающейся рабыни, жизнью, роковым образом обреченной на лицемерие и пороки, вы хотите вести на глазах у всех честное, независимое, достойное уважения существование!.. Вы хотите пользоваться, как мужчина, всеми правами, неся и ответственность за свои поступки, чтобы доказать, что женщина, предоставленная самой себе, может быть равной мужчине и по уму, и по прямоте, и по рассудку, превосходя его в порядочности и достоинстве... Вот ваше намерение, моя дорогая мадемуазель! Благородное, великое намерение! Последуют ли вашему примеру? Надеюсь! Но если этого не будет, ваша благородная попытка навсегда поставит вас на высокое, почетное место... верьте мне...
Глаза мадемуазель де Кардовилль светились гордым, мягким блеском, ее щеки зарумянились, грудь волновалась, а красивая голова поднималась с невольной гордостью. Наконец, окончательно подчинившись чарам этого дьявола в человеческом образе, она сказала:
– Но, кто же вы, так тонко разбирающий самые потаенные мысли, читающий в моей душе яснее, чем я сама, придающий и новую жизнь и новое озарение тем идеям независимости, которые давно зародились в моей душе? Кто вы, наконец поднявший меня настолько высоко в собственных глазах, что я теперь уверена в способности выполнить то почетное назначение, которое должно принести пользу всем сестрам, страдающим в рабстве?.. Еще раз, кто же вы?
– Кто я?
– отвечал с простодушной улыбкой Роден.
– Я уже сказал вам, что я бедный старик, сорок лет служащий днем в качестве пишущей машинки, а вечером в своем бедном углу осмеливающийся работать собственной головой! Простой малый, который там, у себя на чердаке, принимает, хоть и немного, участие в движении благородных умов, стремящихся к более глубокой цели, чем обыкновенно предполагают... Я ведь сказал вам, моя дорогая мадемуазель, что конечные цели у нас одни, хотя вы и стремитесь к ним безотчетно, повинуясь только вашим редким и высоким инстинктам. Итак, верьте мне, живите, будьте всегда красивой, свободной, счастливой девушкой! В этом состоит ваше назначение, и, поверьте, оно более зависит от воли Творца, чем вы думаете. Да, продолжайте окружать себя всеми чудесами искусства и роскоши; утончайте ваши вкусы изысканным выбором наслаждений; совершенствуйте свои чувства; господствуйте умом, красотой и чистотой над глупым и грязным мужским стадом, которое, конечно, не замедлит вас окружить, как только вы останетесь одна, на полной свободе! Они сочтут вас легкой добычей их алчности, эгоизма и глупого самодовольства. Смейтесь, клеймите недостойные и грязные вожделения; царите над миром, достойная почитания, как королева! Любите... блистайте... пользуйтесь жизнью... вот ваше назначение! Не сомневайтесь в нем! Все цветы, какими украсил вас Бог, дадут своевременно чудесный плод. Вы думали жить лишь для удовольствия... а будете жить для возвышенной цели, какую только может избрать высокая и благородная душа!.. И быть может... через много лет... мы встретимся опять: вы в полном расцвете красоты и славы... я еще старее и ничтожнее... но это ничего... внутренний голос говорит вам, я в этом
Произнося последние слова таким глубоко растроганным голосом, что Адриенна вздрогнула, Роден приблизился к ней, чего она даже не заметила; казалось, он не шел, а подползал, извиваясь как змея; он говорил так горячо, с таким порывом, что его мертвенное лицо слегка зарумянилось, а отталкивающее безобразие пропало за блеском горящих маленьких глаз, которые он раскрыл во всю ширь и округлил, пристально уставившись ими на молодую девушку. Последняя, склонившись, с полуоткрытыми губами, затаив дыхание, не могла отвести глаз от иезуита. Он уже перестал говорить, а она все еще слушала. Что испытывала эта прелестная, изящная девушка при виде маленького, старого, грязного и уродливого человека, - объяснить нельзя. Всего лучше может дать понятие об этом странном состоянии простонародное, но верное сравнение с тем непреодолимым влечением, какое испытывает птица, видя перед собой змею.
Роден вел ловкую и верную игру. До сих пор мадемуазель де Кардовилль не задумывалась над вкусами и инстинктами, отдавалась им в силу их привлекательности и безобидности. Как же велики были ее восторг и радость, когда человек такого выдающегося ума не только не осуждал ее за это, между тем как другие ее строго порицали, - но даже считал эти вкусы и инстинкты за нечто достойное похвалы, великое и благородное! Если бы Роден задумал задеть только самолюбие Адриенны, его вероломные планы потерпели бы неудачу, так как в ней не было ни капли тщеславия; но он затронул все, что было самого великодушного и восторженного в ее натуре. То, что он хвалил и одобрял, казалось достойным похвалы и восхищения! Как же могла молодая девушка не быть одураченной такими речами, за которыми таился коварный, скрытый расчет? Адриенна была поражена редким умом иезуита; ее любопытство было задето несколькими таинственными словами, нарочно брошенными им вскользь. Она не могла объяснить себе того странного влияния, какое имел уже над ее рассудком этот порочный злодей, и, чувствуя почтительное сострадание к человеку такого возраста, находившемуся в такой нужде, несмотря на его замечательный ум, Адриенна сказала со свойственной ей сердечностью:
– Человек такого сердца и ума, сударь, как вы, не может зависеть от капризов случая. Некоторые из ваших слов открыли мне новые, широкие горизонты. Я чувствую, что в будущем ваши советы будут мне полезны. Наконец, вы дали мне столько доказательств вашего участия ко мне и к моему роду, что, если бы я об этом забыла, я оказалась бы неблагодарной... Вы лишились скромного, но обеспеченного положения... позвольте же мне...
– Ни слова больше, дорогая мадемуазель, - с грустью промолвил Роден. Я глубоко вам сочувствую, горжусь, что разделяю одни с вами убеждения, и твердо верю, что когда-нибудь вам понадобится совет бедного старика-философа, вот почему я хочу быть вполне от вас независимым...
– Но позвольте... обязанной буду я, если вы примете от меня то, что я хочу вам предложить...
– О! Дорогая мадемуазель, - с улыбкой отвечал Роден.
– Я знаю, что ваше великодушие всегда сумело бы сделать легкой и приятной мою благодарность. Но принять от вас я не могу ничего... Когда-нибудь... быть может... вы узнаете почему...
– Когда-нибудь?
– Больше сказать я не могу. Кроме того, представьте, что я вам обязан... Как же тогда смог бы я говорить о всем том добром и прекрасном, что есть в вас? Позднее, когда за вами накопится много долгов вашему советчику, тем лучше: мне легче будет вас журить, если это понадобится...
– Значит, вы запрещаете мне доказать свою благодарность?
– Нет, нет!
– отвечал Роден, притворяясь сильно взволнованным. Поверьте, наступит торжественная минута, когда вы за все расплатитесь, но достойным и меня и вас образом!
Этот разговор был прерван появлением сиделки, которая сказала Адриенне:
– Мадемуазель, вас спрашивает какая-то горбатая работница; так как господин доктор сказал, что вы теперь свободны и можете принимать кого хотите... я и явилась доложить: провести ее прямо я не смела... она так бедно одета.
– Пусть войдет, - с живостью воскликнула Адриенна, узнав по описанию Горбунью.
– Пусть войдет скорее!
– Господин доктор приказал приготовить для вас карету... прикажете закладывать?
– Да... через четверть часа...
– отвечала Адриенна.
Сиделка вышла. Мадемуазель де Кардовилль обратилась к Родену:
– Вероятно, господин следователь не замедлит привести сюда девочек Симон?
– Я думаю. А что это за горбатая работница?
– спросил Роден равнодушным тоном.