Агасфер (Вечный Жид) (том 2)

Сэ Эжен

– Черт возьми!
– не мог не смутиться Дюмулен, хотя он и не был очень разборчив в выборе собутыльников. Затем, справившись со своим смущением, он очень любезно заметил: - Что же... всякие бывают тряпичники... некоторые из них обладали великими достоинствами.

– Вы шутите, а между тем близки к истине. Мой отец-тряпичник великолепно знал греческий и латинский языки, а в математике ему не было равного... не считая еще того, что он очень много путешествовал...

– Позвольте, однако, - заметил Дюмулен, у которого и хмель прошел от изумления, - пожалуй, вы действительно из семьи графов Реннепон.

– Тогда, значит, ваш отец, Жак, был тряпичником из любви к искусству! со смехом заметила Пышная Роза.

– О, нет! Он работал ради куска хлеба!
– продолжал Жак.
– Несомненно, что в молодости он жил

в достатке, затем, оставшись ни с чем, он обратился к одному богатому родственнику, но тот отрекся от него и ничего не дал. Отец попробовал извлечь пользу из своих познаний, но не тут-то было: кажется, в это время Париж был перенаселен учеными людьми... Ну, и пришлось искать ремесло, чтобы не околеть с голоду... Отец взялся за крючок, и, должно быть, им достаточно выуживал, потому что целых два года кормил также и меня, когда я вынужден был приехать в Париж из деревни после смерти тетки, у которой жил.

– Ваш почтенный батюшка, несомненно, был великий философ, - сказал Дюмулен.
– Но я все-таки не понимаю, откуда вам могло прийти наследство... Или он выудил его из какой-нибудь урны?

– Позвольте закончить... Двенадцати лет я поступил на фабрику господина Трипо, а через два года мой отец погиб от несчастного случая, оставив мне на нашем чердаке только соломенный тюфяк, стул и стол. Кроме того, в изломанном ящике из-под пузырьков одеколона нашлась куча каких-то бумаг на английском языке и бронзовая медаль, которая вместе с цепочкой не стоила и десяти су... Я ничего никогда не слыхал от отца по поводу этих бумаг. Не зная что к чему, я все-таки не сжег и оставил их... И хорошо сделал... потому что мне заплатили за них порядочные деньги!

– Вот Божий дар!
– сказал Дюмулен.
– Но как же узнали, что они находятся у вас?

– Должно быть, как-нибудь проведали. Один из скупщиков векселей аферист, по-моему, - явился к Сефизе и повел через нее переговоры. Он просмотрел бумаги и заметил, что хотя дело довольно сомнительное, но десять тысяч франков он заплатит. Десять тысяч!.. Целое состояние!.. Конечно, я тут же согласился!

– А вы подумали, что, может быть, эти бумаги стоят гораздо больше?

– Нет... Впрочем, если бы это было так, то отец сам сумел бы пустить дело в ход... А потом, знаете, когда вам свалится с неба десять тысяч такими звонкими монетками, так вы никогда не откажетесь их подобрать... Ну, я и подобрал... Только этот маклер в виде гарантии заставил меня подмахнуть вексель.

– И вы подписали?

– Почему бы и нет? Ведь то была пустая формальность... как сказал этот человек. И правда: вот уже две недели, как срок векселя кончился, а я о нем ничего не слыхал... У меня теперь осталась еще тысяча франков, но она хранится у того же маклера... ведь он мой кассир... С тех пор я и гуляю с утра до вечера и весел, как ребенок, оттого, что отделался от своего мерзкого хозяина, господина Трипо.

Жак сразу помрачнел, как только назвал это имя, Сефиза посмотрела на Жака с беспокойством, так как знала, до чего он ненавидел барона.

– Трипо!
– продолжал Голыш.
– Этот человек способен хороших людей превратить в извергов, а тех - в нечто еще более худшее. Говорят, каков поп, таков и приход! Ах, гадина! Как только вспомню об этом негодяе!..
– и Голыш с яростью ударил по столу кулаком.

– Полно, Жак... перестань, - сказала Королева Вакханок.
– Роза, посмеши-ка его!

– Не до смеха мне теперь, - отвечал отрывисто и сердито Жак, разгоряченный винными парами.
– Я не могу и подумать об этом человеке... я прихожу при этом в ярость... Надо было слышать, как он кричал: "мерзавцы, канальи эти рабочие... они говорят, что у них _хлеба нет в животе, ну так их начинят штыками хорошенько!.._ (*4) Небось, тогда успокоятся!" А на его фабрике... дети... крошки Должны были надрываться не меньше взрослых... а сколько их гибло! Умирали как мухи... Но это его не трогало нисколько... Взамен умерших являлись новые: ведь эту лошадь без денег не заменишь другой!

– Вы явно недолюбливаете вашего бывшего хозяина!
– с удивлением наблюдая за мрачным и озабоченным лицом Жака, заметил Дюмулен, начинавший сожалеть, что беседа приняла такой серьезный оборот. Он шепнул несколько слов на ухо Королеве Вакханок, ответившей ему понимающим знаком.

– Недолюбливаю?! Я его ненавижу, и знаете за что?
– продолжал Голыш. За то, что по

его вине я сделался гулякой. Я не хвастаюсь, а говорю чистую правду... Когда я поступил к нему учеником, я был так трудолюбив, так горяч, так неистов в работе, что даже рубашку снимал, чтобы она мне не мешала. Вот почему меня и Голышом прозвали... Ну и что же? Как я ни убивался, как ни надрывался на работе, я словечка доброго не услыхал. Я приходил в мастерскую первым, уходил последним, и хоть бы кто это заметил! Однажды меня ранило станком... снесли в больницу, вышел я оттуда... и сейчас же, даже не окрепнув, снова принялся за работу. Я не отказывался. Другие рабочие, хорошо знавшие нашего хозяина, несколько раз Мне говорили: "И не дурак ли мальчишка, что надрывается на работе? чего он добьется? Ничего. Делай, брат, что положено, ничего больше... Так-то умней будет!" Я ничего не слушал и продолжал упорствовать. Был у нас на фабрике рабочий, звали его папашей Арсеном; он уж очень давно работал у Трипо и слыл самым лучшим работником; но годы берут свое: старик ослабел - и что же? недолго думая, его выставили за дверь. Дома его ждала больная жена, а в его годы найти новую работу трудненько. Когда ему объявили в конторе об увольнении, добряк и поверить не хотел, потом пришел в совершенное отчаяние и залился слезами. В это время проходил Трипо. Папаша Арсен к нему... протягивает руки и молит хоть за половинное жалование оставить на фабрике. А хозяин пожал плечами да и говорит: "Ты, кажется, думаешь, что фабрика это богадельня? Не можешь работать - пошел вон!" - "Да ведь я сорок лет у вас работал, куда же я теперь денусь?" - сказал бедняга Арсен. "А мне какое дело? Рассчитайте его за неделю и гоните прочь!" приказал тот конторщику. Ну, старик и ушел, только на тот свет: в ту же ночь они с женой угорели... И знаете, хотя я тогда был еще мальчишкой, а эта история с папашей Арсеном научила меня одному: что хоть удавись на работе, а выгода достанется только хозяину; тебе же под старость все равно придется околевать с голоду, так как благодарности от них ждать нечего. И прошла у меня всякая охота к труду. Зачем, думал я, стараться? Ведь из тех груд золота, которые моя работа принесет Трипо, мне ни гроша не достанется. И я стал работать без всякого увлечения, лишь бы только выработать свое жалованье, зная, что ни карману, ни самолюбию все равно ничего хорошего не дождаться; я стал отлынивать, лениться, загуливать. Одно осталось твердо в голове: когда вся эта работа мне уж чересчур надоест, я последую примеру папаши Арсена.

Пока Жак погрузился в грустные воспоминания, Сефиза и Дюмулен после немой пантомимы подали знак гостям, которые разом закричали:

– "Бурный Тюльпан"! Требуем "Бурный Тюльпан"!

Сефиза в это время уже стояла на столе, куда взобралась ловким прыжком, и раскидывала кончиком ноги стаканы и бутылки. Дюмулен принялся за трещотку, и при внезапном взрыве веселых криков, разорвавшихся как бомба, Жак невольно вздрогнул и с изумлением огляделся вокруг. Затем он провел рукой по лбу, как бы желая отогнать мрачные мысли, и воскликнул:

– Вы совершенно правы, господа! Отлично! Да здравствует радость!

Дюжие руки подхватили и отнесли стол в конец большой залы, в которой происходило пиршество, зрители вскочили на стулья, на скамейки, на окна и хором затянули известную песенку "Студенты", под аккомпанемент которой Голыш, Сефиза, Нини и Роза начали танцевать кадриль.

Дюмулен, поручив трещотку одному из зрителей, надел римскую каску с метелкой. Так как теплое пальто он снял, то костюм был виден во всем великолепии. Чешуйчатая кираса кончалась более чем оригинальным поясом из перьев, какие обыкновенно надевают на себя костюмированные дикари, участники свиты, сопровождающей во время карнавала откормленного быка. Брюхо у Нини-Мельницы было толстое, а ножки тонкие, так что сапоги с отворотами презабавно на них болтались.

Пышная Роза, ухарски сдвинув набок фуражку, засунула руки в карманы, наклонила стан вперед и, покачивая бедрами, начала с Нини первую фигуру. Дюмулен, забавно скорчившись, стал подпрыгивать и подскакивать вперед, согнув левую ногу и вытянув правую, причем носок был поднят кверху, а пятка скользила по полу. Левой рукой он хлопал себя по затылку, а правой делал какой-то странный жест, точно _бросал пыль в глаза_ партнеру.

Такое начало имело всеобщий успех. Зрители восторженно аплодировали, хотя и знали, что все это - еще только невинная прелюдия к "Бурному Тюльпану".