Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
Внезапно дверь отворилась, и в комнату вошел один из слуг ресторации; поискав глазами Голыша, он подбежал к нему и шепнул что-то на ухо.
– Меня?
– переспросил смеясь Жак.
– Что за вздор!
Слуга прошептал что-то еще, и Голыш, заметно встревожившись, отвечал:
– Ну, ладно... Сейчас иду.
И он направился к дверям.
– Что там такое, Жак?
– с удивлением спросила Королева Вакханок.
– Я сейчас вернусь... Пусть кто-нибудь из кавалеров меня заменит, отвечал Голыш, поспешно удаляясь.
– Верно, что-нибудь забыли поставить в счет, - заметил Дюмулен.
– Он сейчас
– Вероятно!
– сказала Сефиза.
– Теперь кавалер соло!
– крикнула она заместителю Жака.
Кадриль продолжалась.
Нини-Мельница взял Пышную Розу за правую, руку, а Королеву Вакханок за левую и приготовился начать балансе, которым он всегда очень потешал публику, как вдруг опять вбежал тот же слуга и что-то сказал с расстроенным видом Сефизе. Королева Вакханок побледнела, вскрикнула и, бросившись к дверям, исчезла за ними, ничего не сказав изумленным гостям.
4. ПРОЩАНИЕ
Королева Вакханок сбежала за слугой с лестницы. У дверей стоял фиакр. В нем сидели Голыш и один из тех господ, которые часа два тому назад поджидали кого-то на площади Шатле.
При появлении Сефизы спутник Голыша вышел из экипажа, вынул часы и, показывая на них Жаку, сказал:
– Я даю вам четверть часа... больше я ничего не могу для вас сделать, милейший... Придется двинуться в путь. Не пытайтесь удрать от нас: мы не отойдем от дверец кареты.
Одним прыжком Сефиза была уже в экипаже. Страшно взволнованная, она могла произнести только эти слова:
– Что с тобой? Куда тебя?
– Везут в тюрьму за долги, - мрачно отвечал Жак.
– Тебя?!
– раздирающим голосом закричала Сефиза.
– Да... за тот вексель, который ходатай просил подписать только для формы... У, разбойник!
– Да ведь у него еще оставались твои деньги?.. пусть он их зачтет!
– Ничего у него нет, он послал мне сказать через полицейского, что удержит их за неустойку!
– Так пойдем скорее к нему... попросим его... ведь он сам предложил эти деньги, через меня... Быть может, он сжалится...
– Сжалится! Маклер сжалится?.. Полно!
– Так как же... неужели ничего нельзя сделать?.. ничего?.. ничего?.. с отчаянием повторяла Сефиза, ломая руки. Затем она начала снова: - Нет, не может быть... Можно же как-нибудь устроить... Ведь он тебе обещал...
– Ты видишь, как он держит свои обещания, - с горечью сказал Жак.
– Я подписал не глядя, и он имеет право... срок пришел, сопротивляться бесполезно, мне это объяснили...
– Да не могут же тебя задержать в тюрьме надолго... ведь это невозможно!
– Пять лет, если не уплачу... а так как платить мне нечем, то дело ясно!..
– Какое несчастье! Ах, какое несчастье! И помочь нечем!
– говорила Сефиза, закрывая лицо руками.
– Послушай, Сефиза, - начал Жак с грустным волнением.
– Одно меня мучит, я не могу даже подумать об этом: что-то будет с тобой!
– Обо мне не беспокойся!
– Как не беспокоиться! Да ты с ума сошла... Что ты будешь делать? Мебель наша и двухсот франков не стоит, к тому же мы были столь легкомысленны, что даже за квартиру не заплатили... ведь три срока пропущено!.. значит, на мебель рассчитывать нечего... И ты останешься без гроша! Меня хоть кормить в тюрьме будут, а ты-то как станешь жить?
– Зачем горевать заранее!
– Ну, а что ты завтра есть будешь?
–
– Продам костюм, кое-какие вещицы, половину денег пришлю тебе в тюрьму, а на остальное проживу несколько дней.
– Ну, а потом?
– Потом! Ну, вот еще... Почем я знаю... Разве это можно знать?.. Увидим.
– Слушай, Сефиза, - с глубокой горестью проговорил Жак.
– Только теперь я понял, как я тебя люблю... у меня сердце сжимается, словно в тисках, при одной мысли о разлуке... Меня кидает в дрожь, когда я подумаю, что с тобой будет...
– Затем, проведя рукой по лбу, Жак прибавил: - Нас погубило, что мы не хотели думать о завтрашнем дне... Мы думали, что он никогда не настанет, а вот он и пришел! Проживешь ты последние крохи... меня не будет... работать ты отвыкла... За что же ты примешься?.. Хочешь, я тебе скажу, за что? Ты меня забудешь и...
– Жак застонал с отчаяния и злобы. Нет, проклятие! Если это... случится... я разобью себе башку!
Сефиза угадала, чего не договорил Жак. Она бросилась ему на шею и прошептала:
– Я... чтобы я сошлась с кем-нибудь другим?! Никогда!.. Я тоже только теперь убедилась, как люблю тебя!
– Да жить-то на что ты будешь? Жить!
– Ничего... Я соберусь с силами и стану жить с сестрой по-старому... Будем работать вместе... на хлеб-то достану... Выходить буду только к тебе в тюрьму... Увидит же, наконец, этот злодей, что взять с тебя нечего, и выпустит на волю. Я за это время привыкну к труду... Ты также возьмешься за дело и увидишь, как славно мы заживем, хоть и бедно. Ну, что же, погуляли в охотку полгода, у других и этого не было за всю жизнь. Ты еще увидишь, что все это к лучшему... Урок нам дан, сумеем же им воспользоваться. Если ты меня любишь, не тревожься. Я лучше сто раз с голоду околею, чем заведу нового любовника!
– Поцелуй меня!
– воскликнул растроганный Жак.
– Я тебе верю... верю... Ты придаешь мне мужество, столь необходимое мне сегодня и в будущем... Ты права... следует приняться за работу, а то... остается только горсть углей папаши Арсена... Потому что, видишь ли, - прибавил Жак, понизив голос и дрожа от волнения, - вот уже шесть месяцев я жил в каком-то хмелю... Теперь я начинаю трезветь и вижу, к чему шло дело: прожили бы мы с тобой все деньги, и я... быть может, я стал бы вором, а ты... ты...
– О! Жак, не говори этого, не пугай меня!
– воскликнула Сефиза, прерывая речь Голыша.
– Клянусь тебе, я вернусь к сестре и буду трудиться... Мне хватит мужества...
Королева Вакханок была в эту минуту вполне искренна. Она твердо решила сдержать свое слово. Сердце ее не было порочным: причиной ее заблуждений и ошибок являлась, как почти всегда, нищета, но и теперь она снова следовала влечению сердца, не руководясь низкими, корыстными целями. Ужасное положение, в какое попал Жак, возбуждало ее чувство к нему: в эту минуту она чувствовала, что у нее достаточно сил пойти к Горбунье и снова начать вместе с ней заниматься непрерывной и бесплодной работой, она готова была поклясться, что перенесет те лишения, которые несомненно для нее должны были показаться еще ужаснее после праздной и рассеянной жизни, которую она вела последнее время. Ее уверения успокоили Жака, потому что у него хватило наконец ума и сердца, чтобы понять, на каком скользком пути они стояли, невольно устремляясь к позорному концу.