Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
«Ищешь, невидимка?»
Голос – ясный и усталый, а рука треплет по плечу ободряюще. Мол, чего уж там. На таких, как ты, не обижаются.
– Нет. Я уже не ищу.
– Сидишь и думаешь?
А что еще делать – судов-то нет, а мотаться невидимым по поверхности, пытаясь отыскать Таната… Нужно брать с собой в колесницу Тиху, диковатую богиню случая – авось, тогда и получится.
– Спроси у кого-нибудь, кто мог его знать.
– Спрашивал.
Гипнос чуть чашу не выронил от абсурда вопроса. «Мне знать, где Чернокрыл?! Э… Владыка… так ведь мы с ним не очень-то ладим…»
Он бы и порезче сказал, только побоялся.
В голосе Судьбы – укоризна взрослого, который в двадцатый раз объясняет ребенку, что ножом можно порезаться.
– Не тот брат, маленький Кронид…
* * *
Эос-Заря подкрасила небо нехорошим, болезненным румянцем. Грязно-алый, серовато-желтый, да еще вкрапления зеленого – небо над головой словно разлагалось, вот-вот кусками начнет валиться под ноги.
На Олимпе, небось, перетанцевала розоперстная – вот краски и путает. Праздник все-таки этот, будь он неладен…
Колесница летела вперегонки с Бореем. Тот напряг крылья – пригнулись сосны на недалеких холмах – дернул за гриву Никтея, вздыбил хламис за моими плечами, мазнул по шлему и сдался – отстал.
После долгого застоя коней даже нахлестывать не пришлось: квадрига перла, не разбирая дороги, безжалостно сминая ростки ячменя и льна на полях, проламываясь сквозь колючие кустарники – будто через высокую траву…
Речки, ручьи и даже болота четверка отказывалась замечать начисто, и не одно речное божество слегло со следом от копыта на лбу и стоном о том, что «носятся… сволочи невидимые»!
Остановок не было: даже попытку сбавить ход квадрига встречала норовистым храпом – и шестнадцать ног начинали мелькать быстрее.
Лес вырос на пути крепостной стеной. Ощетинился зубцами древесных вершин – куды? Не пройдешь! Квадрига захрипела боевито и рванулась в бой – повалить стволы, потоптать ветки, ох, будет в лесу торная дорожка! Рука возницы осадила горячность лошадей. Я спрыгнул с колесницы и шагнул меж двух смолистых стволов – как в ворота.
Мягкая еловая лапа шутливо проехалась по макушке хтония. Протрещала над головой сварливая белка: «Кто ходит? Почему невидимый?»
Робко подавал голос над головой соловей, осипший вконец после ночных трелей. Зеленое золото текло по кронам, и ароматы не к месту напоминали Нисейскую долину. Стукнула по плечу шишка, мягко покатилась под ноги.
Смех, журчание воды, хмельное веселье – в нескольких сотнях шагов.
Мома Правдивого Ложью не пришлось искать долго. Отыскался под кустом ракитника, где прилег соснуть в компании обнаженной бассариды.
– Сатиры тартаровы, – сонно причмокнул бог насмешки в ответ на увесистый пинок под ребра. – Доведете – в мышей попревращаю.
На второй
– Ой! – шаловливо пискнула вакханка, поднимая курчавую голову. От третьего пинка частично прилетело и ей. – А кто это невидимый толкается?
Мом продрал глаза и, сонно моргая, вперился в пустоту перед собой.
– Невидимый, значит, – поерошил редкие волосы и поднял подружку звонким шлепком по ягодице. – А ты иди, милочка. У нас тут дела божественные, не для ушей… и не для глаз, сама видишь. Иди-иди к остальным.
Когда вакханка, ничуть не озаботившись поисками одежды, отбыла в чащу, Правдивый Ложью растекся в паточной улыбке.
– Не спится тебе, Гермес. И не празднуется, как я погляжу. Что? Развлечь кого-то на Олимпе хочешь или просто собутыльник понадобился?
Я подождал – столько, чтобы тишина вместо ответа основательно стукнула Мома по ушам. Смолк соловей – дал серебряному горлу отдых. Сосны-заговорщицы перемигнулись и надвинулись на мелкого божка суровыми тенями.
– Ясно. Не Гермес.
Мом вздохнул, прикрыл голову руками и пополз прятаться под куст.
– Я не за дурацкими шутками сюда. Вылезай.
– Какие уж с тобой шутки, Владыка! – плаксиво прозвучало из-под зеленых ветвей. – Знаем мы… шутки. Голову берегу! Помнишь – ты мне в нее в последний раз лабриссой-то…
– За дело.
– Понимаю, ага. Владыка, значит, дело доделывать явился? И лабрисса с собой?
– Двузубец с собой. Не вылезешь сейчас – получишь в то, что из-под куста торчит.
Мом вынырнул тут же, конфузливо хихикая и одергивая хитон. В жиденьких волосах запутались листья и ветки, острое, сухое лицо нервно подергивалось.
– Такому приказу да не подчиниться. Ох, с Титаномахии таких гостей не принимал, чем встречать прикажешь? Ты бы, Владыка, хоть предупредил, так я бы тебя во дворце принял, и дворец бы обустроил – чтобы света ни лучика, а сплошь факелы, да поменьше. А здесь как прикажете долг гостеприимства выполнять? Ох, прогневаю Зевса-гостелюбца!
– Он тебя и так не жалует.
Говорить с Момом во все времена было сложно, а напрямую – едва ли возможно вовсе. Вот и сейчас Ананка насмешничает из-за плеч: «Попридержи коней, колесничий. Не спрашивай его сразу».
– Так здесь, значит, беседовать желаешь? Вон туда пойдем, Владыка, там того… потемнее, тебе привычнее будет, – и в голосе искренняя забота. – Ничего, что хвоей несет? Могу, значит, костерок развести, чтобы побольше дыма, если тебе угодно…