Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах

Кисель Елена Владимировна

Интересно, кто же все-таки раньше явится: сестрички Медузы, сама Медуза с просьбой их принять или Кора с уговорами? Жаль, я не Мойра: этим всегда есть, с кем поспорить. А так – Ананка не высовывается, Убийца не азартен, остальные боятся. Но если уж с самим собой спорить – пожалуй, поставлю на Кору… Второй, думаю, явится Медуза с просьбами за сестер: надо же сперва меня уломать, а потом населять мир Горгонами.

Проиграл. Первыми были Сфено и Эвриала. Медуза еще только-только начинала толочься среди свиты и бросать немые и просящие взгляды, а Кора только-только –

намекать на какую-то просьбу («Царь мой, ты ведь никогда не отказываешь мне в мелочах? Правда? Не-ет, сейчас я тебе этого не скажу. Просто маленький каприз. И обещаю, ты не пожалеешь»).

А двое чудовищ свалились в мир незваными и непрошенными как раз во время моей прогулки по берегам Ахерона.

Гулять по высокому у устья берегу Ахерона, над беснующимся потоком, стиснутым в кулаке заостренных скал, мог осмелиться только крылатый или безумец. Или Владыка, которого мир не уронит в бурлящие воды.

Острые камни дорогой ложились под ноги, водяная пыль оседала на хитоне и лице. Я шел, закрыв глаза и вглядываясь больше в себя, а гул беснующейся реки странным образом успокаивал и настраивал на нужные размышления.

Чахлая ива повисла над пропастью, отчаянно цепляясь корнями за камни. Искривилась стволом, провожая взглядом Владыку.

Наверное, недоумевала: перед кем Владыка может отчитываться?

«Тартар тих в последнее время. Правда, давит на плечи, как раньше, но глупо обращать внимание на то, к чему давно привык».

«Хорошо, невидимка…»

«Мир спокоен и не пытается освободиться. Дай ему волю – он бы слился со мной окончательно».

«Почему же не даешь, невидимка?»

А, кто меня там знает, почему.

«Эреб дрыхнет в своем дворце, непонятно, надолго ли. Ходят слухи, что Нюкта нашла себе нового любовника: Оркуса».

Не замечал за ним интереса к женщинам, но божок клятв теперь у матери Гипноса частый гость во дворце, возвращается обласканным и счастливым.

Ананка молчит и хмыкает, хмыкает и молчит, и непонятно – то ли она считает Оркуса слишком мелким, чтобы о нем вспоминать, то ли вычитала в своем свитке нечто такое…

А может, полагает, что у меня других дел навалом.

Верно. Меня тревожит не Оркус, а смертный. Бывший смертный, если точнее.

Всякий, кто сумел сковать бога, заслуживает внимания.

«Сизиф пирует на поверхности вместе с верной женушкой. Радуется моей глупости и забывчивости. Ничего, скоро Убийца прогуляется за ним во второй раз».

А там, может быть, у царя Эфиры прояснится-таки в голове, и он вспомнит, откуда взял цепи…

Эти цепи сейчас у меня в кладовой под замком, и я выбираю время иногда – отпираю дверь, трогаю знакомую ковку, теряюсь в догадках: кто мог подкинуть такое смертному? Нужно было, конечно, допросить Сизифа сразу, но я тогда был озабочен спасением шкуры от разозленного брата, вот и забыл догадку, мелькнувшую в момент, когда прикоснулся к холодным звеньям впервые: что эти цепи могут удержать не только Убийцу…

А

может, Сизиф их правда достал сам. У него жена титанида, дочка Атланта, кто там знает, что у ее отца завалялось по подвалам со старых времен. А приволокла она их мужу именно с целью оного мужа спасти от смерти – разве не гладко выходит?

Даже слишком гладко.

Ладно, спустится Сизиф, утихнет гнев Зевса… посмотрим, что спорщицы-Мойры преподнесут.

От трещин в груди восточного берега несет сыростью и перепревшим мхом. Гиматий уже изрядно намок и хлещет по ногам, когда перешагиваю очередную расселину. Из нор в каменистой почве высовываются и приветственно машут лапы пауков.

Мойры… это плохо, Ананка, слышишь, плохо. Я виделся с Пряхами всего раз, но они словно тащатся следом за мной и постоянно торопят, и шепчут, что нить может быть только одна, а я замешкался с решением.

«Потому что это правда».

А хуже всего –что такие решения не принимаются в мирное время, мне до зарезу нужна новая битва, потому что в ней я случайно могу определиться – кто же я такой, потому что до этого все свои решения я принимал на войнах или в битвах, а вот так, сидя на троне или шагая по берегам Ахерона – я просто не умею.

Ананка бубнит нечто невнятно-недовольное. Мол, с моим-то скверным характером я в эту самую битву непременно вляпаюсь, отчего и получу себе короб проблем на век или чуть побольше.

«У тебя, маленький Кронид, как у сосуда Пандоры – сплошные беды внутри. Ковырнешь крышку – такого насмотришься…»

«У сосуда Пандоры на дне еще и надежда лежала. За собой такого не замечаю».

Гиматий цепляется за колючий куст – и вместо того, чтобы рвануться, я останавливаюсь и высвобождаю ткань из пальцев терновника. Глупость, конечно, но вышивки жаль. По подолу разбегаются серебряные нарциссы в орнаменте гранатовых зерен. Такие гиматии раньше вышивала Гестия.

Наверное, Кора научилась у нее.

«Я знаю, ты не очень любишь, когда много вышивки… но ведь это тебе не на суды, не на трон. Просто для прогулок по миру».

«Моя жена смирилась со своей участью. Я смирился с тем, что всего получить нельзя. Пусть не любит. Мне хватит того, что есть».

Ананка уже не бубнит – недовольно кряхтит и вот-вот разразится сварливой речью. О том, что я все понимаю неправильно. Что если – нет любви, это не значит плевать на то, что тебя не любят. Это значит – самому…

Но ничего не говорит, потому что маленький Кронид – не тупой: догадался сам годы назад. Не тупой, зато твердолобый – раз догадался и все еще не выполнил.

«Пусть себе носится пока что с Медузой и с ее сест…»

Замолчал, даже в мыслях. Открыл глаза, обнаружив, что опасно балансирую на острие скалы, где мотыльку негде пристроиться.

Прислушался к миру, в котором творилось неладное.

В мире визжали и рычали два незнакомых голоса, выкрикивали проклятия «олимпийскому семени», и о воздух мира бились медные крылья, этот воздух когтили золотые руки…