Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах

Кисель Елена Владимировна

Явились сестрички, додумать не успел.

Разговор пришлось отложить. От острия скалы ко входу у Тэнара я шагнул уверенно и ровно, в один шаг, успел подумать только: почему голоса Горгон звучат не только яростно, но и испуганно? С подземными, что ли, они сцепились?

– …губитель! Прихвостень Зевса! Я вырву сердце у тебя из груди!

– Молчи, Сфено, я оторву ему его кудрявую голову! Все они… годны лишь на то, чтобы исподтишка! Что? Застыл, красавчик? Не смеешь здесь

стреля-а-а-а-а-у-у-у-у!!!

Золотой блик пронизал густую тень, царящую на подступах к Стиксу. Одна из горгон – они держались в высоте – воя и хрипя, вцепилась в крыло. Вторая слезливо заголосила, помогая сестре, вцепляясь в нее чешуйчатыми руками и не давая упасть.

Мельтешили из-под свода драгоценные крылья, мелькали страшные глаза, оскаленные, алые пасти змей, извивающихся на головах у Сфено и Эфриалы. А внизу припал на колено бог в темном плаще, с капюшоном, наброшенным на голову, и белые, уверенные пальцы не спеша накладывали вторую стрелу на тетиву славного лука.

Дуры-горгоны со своими гримасами из-под высокого свода служили прекрасными мишенями.

– Стой, лучник! Кто позволил тебе стрелять в моем мире?

Стрела на тетиве, готовая уйти в полет, дрогнула – и все-таки сорвалась с тетивы. Пронзительно и уныло завопила Горгона, понимая, что не уйдет – потому что эти золотые стрелы не знают промаха…

Я взмахнул ладонью – и воздух загустел, останавливая золотой блик. Послушным псом принес стрелу мне в руки.

– Радуйся, Отпирающий Двери, – сказал я тихо. – Это твое.

Стрелок опустил лук, сверкнувший ярким, не приглушаемым здешним мраком серебром.

Слащавый голосок в голове затянул:

Двое стояли над водами хладнотекущего Стикса.

Огненным гневом пылал первый – подземный Владыка,

Гость же его, что покой мира чудовищ нарушил,

Гордо и ясно стоял и спокойной улыбкой лучился.

Был он прекрасен лицом, и прелесть его пламязарно

Тьму освещала и песен достойною сталась…

Только один бог на Олимпе постоянно таскает за плечами тень незримого аэда.

– Радуйся, Запирающий Двери, – гость взял стрелу и скинул капюшон – показались небрежно лежащие золотые кудри. – Прости мне мой выстрел: я увлекся погоней за этими тварями. Так увлекся, что даже не заметил спуска. Не гневайся, мудрый: ты знаешь, как далеко может завести азарт…

Он изогнул гибкий стан – сын Зевса и богини Латоны, лучник и брат своей вечно девственной сестрицы. На миг, с изяществом настоящего достоинства. И продолжил с обезоруживающей улыбкой:

– Если я оскорбил тебя своим поступком,

я принесу дары или исполню службу, которую ты мне назначишь. Я жду твоей воли… о Гостеприимный!

Это звучало слишком непринужденно и слишком просто. Лучше бы он в лицо мне выпалил: «Я явился с разговором». Это, конечно, больше в духе Ареса – но уж лучше бы так.

– Будь моим гостем, Сребролукий, – вот единственная служба, которую я назначу тебе. Боги Олимпа нечасто посещают мою вотчину. Пойдем во дворец. Персефона обрадуется брату.

– Посетить дворец Аида Богатого – великая честь! А можно сначала увидеть твой мир? Брат… Гермес, – точеные ноздри дрогнули, будто рядом вдруг объявилась навозная куча, – много рассказывает об этом месте. По его словам, оно располагает к философии и вдумчивым беседам.

Горгоны куда-то убрались: пронзительных проклятий над нами больше не было слышно. Черным медом текли воды Стикса – неспешные и раздумчивые, не поколебавшиеся от такого приветствия. Эти воды видели многое, их не удивит встреча дяди и племянника.

Их не удивит даже то, что Аполлон явился с делом. Куда – с делом! С миссией секретной! Миссия из глаз у Сребролукого так и просится, лезет из улыбки, из вздергивания плеч, капюшона, опять наброшенного на глаза…

– Пойдем, – сказал я. – Я покажу тебе мир. Побеседуем.

Невидимый аэд, конечно, увязался следом. Проводил до уступа возле Дворца Судейств, с которого я позволил Аполлону окинуть взглядом мир. Завывал, захлебываясь восторгом:

Тверд и бесстрашен смотрел Аполлон Сребролукий на царство

Мраков подземных, что трепет внушает богам и бессмертным.

Змеинохищные Стикса узоры его не пугали,

Духом он в трепет не впал и от вида чудовищ подземных…

Хотя как раз «чудовищ подземных» видно и не было: так, пробиралась по болоту в сторону выхода Эмпуса, извивались гидры да огни мельтешили.

Аполлон рассматривал мир пристально. Восторги изъявлял. Говорил: здесь на сотни песен.

Слишком много чего изъявлял, слишком пристально смотрел, слишком горячо говорил…

Все-то у этого олимпийского красавчика – слишком. Дай одну роль мне, Мусагету, Посейдону – так я сыграю, Посейдон не сыграет, а Мусагет переиграет так, что самой Ате тошно станет.

Уединенное место я отыскал около Стигийских болот. Из чистой скверности характера и чтобы посмотреть, насколько у Аполлона хватит улыбки.

Когда я свернул в трясину и двинулся к руинам на островке, Сребролукий за моей спиной явственно подавил дрожь омерзения – но пошагал по трясине следом, отбрасывая с дороги луком зазевавшихся змей.