Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Может быть, мысль была навеяна настойчиво крутившимся образом перед глазами: храпящие кони, искры из-под копыт, неистовое мелькание бронзовых спиц в колесах настигающих колесниц…
– Ты слышал о царе Писы Эномае?
Гермес поперхнулся от возмущения. Это всегда происходило с вестником, когда ему задавали кощунственный вопрос: «Ты слышал…?»
– Сын Ареса? Возомнил себя лучшим колесничим в мире. А Арес ему еще и упряжку подарил. Миртил – это мой сынок – у него возничим служит. Говорит, отменные кони. Вороные, глаза – огонь… и бабки
Замолк, потрясенно уставившись на кадуцей.
– Или как Посейдон, – неспешно выговорил я. – Если что-то Жеребец не пропустит – так это соревнования на колесницах.
Племянник не усидел на скале – нервно трепеща крылышками сандалий, взмыл на локоть.
– Это, конечно, верно, но с какой радости Эномаю вызывать Посейдона на состязание? Этот сын Ареса – хитрая змея. Он и соревнования-то придумал только чтобы дочь замуж не выдавать. Как ее… – щелкнул пальцами, – Гипподамия! Ата разносит слухи, что отец уж слишком любит свою дочурку, до того, что и на ложе от нее не отходит. Так это или нет, но всех ее женихов он заставляет соревноваться с собой как колесничих. А после, представь, головы им рубит. Срубит, а потом – на кол… а-а, так вот как ты узнал…
Очень трудно не заметить, когда перед твоим троном за год предстает десяток колесничих, которым после соревнований отрубили головы.
– Можно было бы, конечно, попросить Эрота, чтобы влюбил Посейдона в эту Гипподамию, да только может не сработать: у дяди нынче новый любимчик. Сын Тантала, Пелопс.
– Тот, которого ели?
– Ага, божественная трапеза для олимпийских гостей. Посейдон уже на том пиру на него заглядываться начал, а недавно вот в любовники взял. Пообещал ему любую невесту достать, одну из колесниц своих подарил…
Я покачал головой. Перестал перебирать жемчужины пальцами. Отвернулся от мира – послал племяннику взгляд: «Ну? Я тебя учить должен?»
– Ты коварен, дядя, – восхищенно протянул Гермес, забыв о титулах. – А я-то думаю, почему Деметра все разговоры о тебе начинает с «эта хитрая скотина…» – я махнул рукой, принимая похвалу, и вестник приободрился. – Хорошо. Лечу к Эроту, уговариваю его влюбить любовничка Посейдона в эту самую Гипподамию. Думаю, Эрот исполнит свое… а дальше?
– Дальше тебе остается уговорить Жеребца испытать Эномая и его колесницу. Под видом очередного жениха.
– Сделаем. Дяде только дай колесницей порулить, такое он и впрямь не пропустит. Только что толку с того, что он выиграет у этого смертного и получит в жены его дочь?
– Потому что он проиграет этому смертному. Как думаешь, это отвлечет его от заговора против Зевса?
– Да он свое имя забудет, – пробормотал потрясенный посланник, плюхаясь обратно
– Да. Он – лучший колесничий. Из Двенадцати.
Правда, был, помнится, один бешеный, на колесницу которого Посейдон даже становиться боялся.
Глазам Гермеса может Афродита позавидовать – она все хвасталась, что у нее самые большие глаза на Олимпе… Не самые.
– Рот закрой – Горгона залетит.
Вестник богов захлопнул рот так поспешно, будто туда и впрямь стремилась одна из сестер покойной Медузы.
– Ты примешь вид Эномая?!
Жемчужины бездумно щелкают под пальцами, только все быстрее и быстрее.
– И встанешь на его колесницу, чтобы состязаться с Посейдоном?!
– Лошадей впрягу своих. Остальные боятся.
– В-владыка, так ведь он же – узнает? Тебя и твоих лошадей?
Сомневаюсь. Брат давно меня не видел, да он никогда и не умел смотреть как следует, а в запале, наполненный азартом перед гонкой…
Больше за лошадей опасаюсь: мои тоже вороные, как у Ареса, но чтобы Жеребец не распознал коней из Гелиосовых конюшен…
– Снадобье, – предложил Гермес. – Морочащее какое-нибудь. Можно взять у Гекаты.
Смотрел он на меня все еще с удивлением, но зато уже начал соображать. Хотя и не слишком четко: взять что-то у Гекаты – все равно что раскрыть себя. Зная ее любовь ко мне – ее снадобье перестанет действовать в самый нужный момент.
– Точно – у Гекаты, – уверился Гермес. – Мне она не откажет, сделает все, как надо!
– С чего бы?
Глаза у вестника мгновенно стали очень-очень косыми. И лукавыми – почти как ухмылка.
– Так мы с ней, было дело, познакомились ближе… ну, со всеми тремя телами. Теперь у меня от нее три дочери.
То есть, эти трое чаровниц, которые порхают вокруг Гекаты в последнее время…
Я не успел ничего сказать: вестник богов, хихикая, упорхнул под самый свод.
Наверное, наслаждался выражением моего лица.
А может, просто спешил к Гекате – начинать выполнение коварного плана.
Скатилась по нитке еще одна жемчужина. Черная. Застыла между черными и белыми сестрами – ни туда, ни сюда.
Асфодели на полях качали головками укоризненно. «Куда ты опять ввязался, неугомонный?»
У вас спросить забыл, куда мне ввязываться…
* * *
В облик царя Писы Эномая я втискивался с трудом.
Может, сказалось то, что я ни разу прежде не принимал обличье смертного (а зачем, если есть хтоний?). А может, – что облик этот был не очень… (по оценке Афродиты – «пфе», не более).