Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
– Красавица, говоришь… И ее не осаждают толпы женихов?
– Да по ней половина Олимпа с ума сходит! – широким жестом охватил эту самую половину Олимпа. – К ней сватались и Арес, и Аполлон…
– Неужто отказала? Аполлону?
Громовержец все же подозвал виночерпия-Ганимеда. Поднял чашу с вином, задумчиво посмотрел снизу вверх.
– Нет, почему… сами отвалились. Решили, видно, с матерью не связываться…
– А кто мать?
– Деметра, - со вздохом признался младший.
Я засмеялся – во второй
– Прости, брат. Но я, пожалуй, откажусь от твоего дара…
– Да какая тебе разница, кто ее мать?! Я тебе в жены Кору даю, а не на Деметре жениться заставляю, – Громовержец в раздражении стукнул ладонью по столу – подпрыгнули и затанцевали золотые блюда и драгоценные кубки. – Такая красота пропадает понапрасну! Сестра заперла девочку в Нисейской долине, с нимфами в компании, ей даже на пиры ходу нет. Она станет тебе прекрасной женой…
– А Деметра станет прекрасным дополнением к прекрасной жене, так?
Ей только того и не хватало, чтобы по-настоящему тещей стать. Задатки с самого детства.
Брат ухмыльнулся. Покатал в ладонях чашу с вином.
– Боишься?
Деметры? Я даже взглядом отвечать на это не стал.
Зевс улыбался в бороду и качал головой.
– А все-таки видел бы ты ее – и не устоял бы.
Я хмыкнул. Разговор получался глупейший, и пора было к себе, пир длился уже… сколько? Колесница Гелиоса наверняка высоко в небе.
Я просидел века в одном мешке с тремя богинями. Мне была безразлична Афродита – помнишь, Зевс, как вы тогда с Посейдоном ходили с затуманенными глазами? Если бы не война – передрались бы.
Оставь, младший. Меня не трогает то, что вы считаете прекрасным. Загрубели не только плечи, на которых я держу свой мир – и внутри что-то окостенело. Раньше мне нравилось море – со смертью Левки стало все равно. Я любил звезды – теперь эти огоньки над головой не вызывают у меня ничего, даже воспоминаний.
Может, это просто пришла зрелость – ты ведь теперь тоже не ходишь встречать бури.
Оставь меня моему миру.
Но если уж Громовержец себе что в голову вобьет…
– Съездил бы да посмотрел. Всего-то взгляд, что тебе? А вот я спорить с тобой готов, что ты от нее глаз отвести не сможешь.
Был только один способ закончить эту дурацкую беседу.
– Что ставишь?
– Да что угодно, хоть жену, – хихикнул по-старому, слегка пролив вино.
Вот уж чего мне даром не надо.
– Хорошо. Будь так. Ставлю одно повеление. Останешься равнодушным – выполню, что скажешь. Только трон не требуй.
– Согласен. Дрогну – выполню, что скажешь.
Трон мой ты у меня и так не потребуешь. А потребуешь – вернешь его мне через день, как только ощутишь на своих плечах хватку Тартара.
Мы кивнули друг другу – и одновременно воззвали к водам Стикса,
И два условия этого спора, одно за другим, опустились в холодные черные воды.
– Постой, – он увидел, как я поднимаюсь. – Ты что, прямо сейчас и собрался?
– Деметры сейчас в Нисейской долине нет, - ответил я. – Буду скоро.
– К колеснице, значит, – кивнул он удовлетворенно. – Вот это в наших традициях. Буду ждать – если не придется снаряжать за тобой.
Я молча покинул зал, слыша за собой заливистый смех Громовержца.
Откуда уверенность, младший? Ты ведь знаешь меня – так откуда?
И к чему был этот спор: зачем тебе мучить дочь и обострять вражду между мной и Деметрой, устраивая этот брак?
Никогда не поверю, что ты сделал это просто в подпитии.
Конюшня ходила ходуном. Четверка вставала на дыбы в упряжи, раскалывая ржанием древние стены. Эфон бил копытом – тяжело и мерно, и во все стороны летела из-под ног солома и каменная крошка.
Никтей, храпя, пытался наподдать по колеснице, Аластор, верный своей натуре, старался укусить все и вся, до чего мог дотянуться.
Кони Афины и Геры дрожали по стойлам, жеребцы Ареса отвечали воинственным ржанием.
Вокруг моей колесницы метались перепуганные насмерть конюхи – родом из мелких божков, взятых на Олимп за заслуги в Титаномахии.
Завидев меня, четверка замерла и злорадно обфыркала прислугу. Прислуга попадала на колени.
– Вы их не выпрягали, – сказал я, бросая взгляд на потные спины скакунов.
Оставили в упряжи, в колеснице, некормлеными и непоеными. Вокруг ведь повальное ликование, Тифон повержен, Зевс Громовержец объявил всеобщий пир, ну а как его пропустить – вот они и всего на часок…
Всего на всю ночь и половину дня.
Они уже скулили под моим взглядом – особенно вон тот, юность которого давно прошла. Никак, вспомнил Аида-колесничего, когда тот не был еще Владыкой, а уже обещал: если что не так с моей четверкой – спущу шкуры.
– Владыка…
Он смотрел мне в глаза – своими, серо-зелеными, жмурящимися от страха. И, кажется, просил покарать одного его, ведь он же старший конюх, и это он отдавал приказание, и это у него вылетело из головы, а сыновья его тут ни при чем…
– Владыи-и-и-ги-ги… – ржание вышло заливистым и жалобным. Младшие конюхи разом охнули – теперь я заметил родовое сходство. Подались было вперед – и замерли, наткнувшись на мой взгляд.
– Моих коней – выпрячь и на отдых. В колесницу впряжете этого.
Четверка захлебнулась в лошадином хохоте, глядя на новоявленного сородича. Я вышел из конюшни, давая прислуге делать свою работу. Надел шлем.
Видно, я уже привык карать. После этого мне даже думается легче.
Теперь я знал, кого искать и почему был так уверен Зевс.