Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
– А я уж думала – неужто совсем времени нет: старушку проведать? Да и то сказать, Владыками ведь стали, все дела, дела… Деметра – и та не появляется, уж и лица ее не помню. А у меня вот – плоды, самые лучшие, самые ранние! Соком брызжут. Ну что ж ты стал – идем, идем… А ты… дурень! Думай, на кого дубиной машешь!
Великан поскреб бороду, отыскал в ней кусок лепешки и закинул в рот, бормоча: «А на кого машу?»
Вход в подземные чертоги Матери-Земли открылся в высоком холме, торчавшем в небо, будто грудь молодой кормилицы из-под хитона. Распахнулись ворота,
Пахло листвой и еще не родившимися цветами.
В стенах, помимо камней, причудливыми узорами сплелись песок и глина – красная, бурая, черная, белая – чернозем лежал неровными вкраплениями, изображая замысловатый орнамент. У потолка косицами свивались корни растений.
Прихотливой формы обломки базальта вырастали прямо из стен и служили подставок для плошек с горящим маслом, свечей и факелов. Пол не чувствовался: мы ступали по траве, настолько густой, что она не желала приминаться.
Растения не хотели склоняться, гордые осознанием того, что живут рядом с Геей.
– Не чертоги, эх, не чертоги… Ну, а что сделаешь, я-то по простому, я привыкла, без роскоши. Роскошь – это тем, у кого власть, а у меня какая власть? Вот и я говорю – зачем… Устал с дорожки-то? Так и омовение, и ложе для отдыха – все-все есть, ты только скажи…
Она шла, и улыбалась, и щебетала, и куталась в зеленый диплакс[1] – точь-в-точь приветливая деревенская бабулька – а я, помнящий ее другой, вглядывался в лицо, стараясь отыскать знакомые черты.
– Сколько ж я тебя не видела? Ну, какой стал… в расцвет вошел, а? Ты дай-ка посмотреть, дай-ка… ой, старая порода! Не бывать сейчас таким сыновьям. Отцов нет. Антея видал? Горе ведь одно с ним! Ты кушай, кушай, смотри, какой виноград – как сладкое молоко!
Столом служило причудливо искривленное дерево, обеденным ложем – плотно переплетенные ветви виноградной лозы, покрытые тканями. Чаши и блюда – старое, потемневшее серебро не пойми чьей ковки, может, даже циклопской.
– Вода вот, – придвинула Гея чашу. – Виноград есть. Зеленый есть, черный есть – ты только кушай. А орехи какие! Фиги, фиги достать забыла, да что ж такое!
И убежала доставать фиги. Не призывать – вручную доставать, как смертная. Потом за оливками побежала, за яблоками, опомнилась, что вот, конечно, как это я финики могу не попробовать…
Зеленый платок мельтешил перед глазами, и уследить за Матерью-Землей было трудно.
– Антей, – выговорил я, набирая в горсть орешков. – А кто отец-то?
– Посейдон, – задорно отозвалась Гея, пробегая мимо с гранатами. Подвинула, подумала, отставила подальше. – Эх, на молодых меня потянуло… а про него ведь говорят – он Земли Колебатель. Знаешь? Так и решила – чего там, пущай поколеблет. А вышло – вот. Горе.
Ну, Жеребец сам по себе тот еще подарочек…
Странно – она словно помолодела. На берегу во время гибели
– …да ну, какой из него Жеребец! Разве что нимфочку какую своей прытью испугает, – топ-топ-топ, чем бы еще накормить гостя. Может, медком? Да, точно, мед же есть… – Вот Уран был – мужик! А сейчас… мало что отцы перевелись – так и сама старею. Вон попыталась из самой себя родить… знаешь, небось, что с Тифоном получилось?
Мать-Гея, что за игру ты ведешь?! Откуда суетливость, легкость тона, улыбка?
Безмятежность в глазах… нет, опять утопала, теперь за оливками.
– Правильно Громовержец-то его. Жалко, а правильно. Уж очень необузданный сын… а я ж не знала. Думала – утешение будет, а он – хочу, мол, всеми править. И что за мучение с этой властью… А куда его Зевс-то?
– В Тартар.
– Тартар… - остановилась. Попробовала слово на вкус, и взгляд на секунду переменился – разверзлась пропасть задумчивости в плодородности нивы. И будто тень – то ли мысли, то ли воспоминания. –Тартар, значит… А ты кушай, дорогой, что не кушаешь?
Кушаю.
Вернее, отчаянно давлюсь душистым белым виноградом под взглядом матери-Геи.
Ласковым. Вбирающим в себя, словно поле – долгожданную влагу.
С легкой искрой безуминки на дне…
– А ты бы у меня тут… на два, три дня? Погостить, а? Совсем никак? Ага, дела, дела… и ко мне, значит, по делу явился – ну, у детей всегда так, это понятно. Что за дело-то?
Родниковая вода холодная, будто только что из колодца, и пьянит почему-то крепче нектара или вина.
– Мать-Гея. Я хотел просить тебя о помощи.
Промелькнула и исчезла безуминка в глазах, и глубокие морщины на лбу чуть разгладились – от изумления.
– Меня? О помощи?! Это о чем же?
– Мне нужно, чтобы ты вырастила цветок. Для моей жены. Будущей жены.
– Цветок? – хлопнула в ладоши. – А почему не к Деметре… а, Деметра же тебя недолюбливает, как и эти все. Так ты жениться решил? А цветок тебе как – в дар или как приманка на похищение?
А цветок мне твой вовсе и не нужен, Мать-Гея. Но не мог же Аид Угрюмый приволочься без предлога. Сроду праздно по гостям не ходил.
– Как приманка. На похищение.
Весело мерцают светляки на оплетенной зеленью стене – маленькая карта звездного неба. «Видал, как врет? – мигает один. «Ой, видали!» – отмигиваются остальные толпой.
Гея все суетится, бегает: ну, чем бы еще гостенька порадовать? Только мимоходом касается – то плеча, то руки. Ласково.
– Верно рассудил, ай, верно! Раз – и в жены, а то придумали тут… сватовство. Да еще девки привередничать вздумали! Меня-то Уран даже и похищать не думал – пришел, взял, чего медлить-то? А невеста кто? Ой, что ж я, карга любопытная, может, ты и говорить не хочешь, дети – вы такие, неразговорчивые…