Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
– Хо-го! Бронт-то мухлюет!
– Аы-ы-ы! Больно!
– Наковальня. Стероп, ты в игре?
Безумия в Тартаре не может быть: его богиня сюда бы не сунулась. Это мираж или происки Великой Бездны… Не может в самом сердце небытия идти бесхитростная и вполне беспечная игра… какие тут игры?!
– А-а-а-а! Клещи!
– Молот!
– Огонь у меня!
Проливается свет – не солнечный, а словно изнутри меня, будто создания, рядом с которыми я теперь нахожусь, источают внутренний огонь. От них тоже веет мощью – но не такой
– Лоб-то, Стероп, подставь!
– Ы-ы-ы-ы…
– Так его, так!
– Клещи!
– Бронза!
– Гора!
Басит великая тьма, надрывается пустота от веселого гула, отползает, перестает рвать на части. Приходит осознание – что сделать. Рука словно не существовала до того – но вот, появилась, взметнулась вверх.
И все оставшиеся силы – в приказ, который заставит открыться выход.
Как я попал наверх – исчезло из памяти. Память упиралась загнанной кобылицей: ни в какую не хотела признавать, что меня, старшего Кронида, бога, которого назовут Непреклонным – просто вытащили из Тартара те самые существа, к которым я явился освободителем.
Осознание себя пришло только на зеленом пригорке, где я лежал, откашливая вязкие остатки тартарской темноты. Стряхивал оставшуюся позади бездну, а то она, несытая, тянулась следом, отлипала медленно, с чавканьем и чмоканьем.
Прохлада вечера казалась после Тартара ослепительным полднем.
Три Циклопа, сияя круглыми глазами, недоуменно переговаривались с высоты.
– Чо это с ним?
– Худо, что ли?
– Гх… – Стероп вообще не любил выражаться словами, он все больше чесал затылок и ковырял пальцами в зубах.
Тяжкое, тянущее ощущение древней мощи вблизи… Грубые, словно вырубленные из недр земли торсы. Округлые, до смешного массивные руки и ноги. Головы тоже круглые, единственные глаза наполнены древним огнем – древнее колесницы Гелиоса. Толстые землистые губы растягиваются, улыбки ясно видны на гладких, безбородых лицах, улыбки открывают неровные, желтые зубищи. Пальцы – совсем ко всему остальному не подходят: мощные, но тонкие, изящные – одобрительно прищелкивают.
– О… сел. Эй, паря, ты кто?
– Аид, – остатки небытия со свистом покинули легкие, – невидимка…
– Э… – вытаращил единственный глаз самый рослый. – Невидимка? А чой-то тебя видно?
Второй – на нем кокетливо висела набедренная повязка из чего-то когтистого и, кажется, пойманного в самом Тартаре – закивал и загудел, что да, непорядок какой: невидимку видно.
Третий издал глубокомысленный звук и поковырял пальцем в зубах.
– Имя такое, – признался я.
Рослый потряс головой.
– Плохо назвали-то. Врали. А я Бронт. А это Арг…
– Барана бы, – раскатисто вздохнул Арг, поправляя свою повязку.
– Баранов, – поправил третий, вынимая палец изо рта.
– Стероп, – представил Бронт и его. – Бараны-то
Ох, кажется мне, что главный баран здесь – как раз невидимка!
– Есть.
На острове Лесбос, где поселились Циклопы, они первое время занимались истреблением вина и овец, да еще в таком количестве, что одно время казалось: остальные войска окажутся без продовольствия. Зевс беседовал с ними, как со всеми союзниками, и вернулся мрачным.
– Без толку. На уме у них – бараны, вино и «бабу бы вот еще»…
– Может, меня послать? – развеселился Посейдон. – То есть, я с ними скорее общий язык отыщу.
Зевс махнул рукой.
– Да чего там искать… Драться за нас они не будут. Этот, Бронт, мне так и заявил: «Не, драться – это не любим. Ковать вам будем». Союзнички…
– Может все-таки – Гекатонхейров? – пробормотал Жеребец. Зевс поглядел кисло, но морду больше за такие предложения никому набить не обещал.
Понимал: или мы выпустим на свет из Тартара Сторуких, или в Тартар спихнут нас самих с нашими войсками. Волновались рати у Офриса: готовились хлынуть к подножию Олимпа. Крон, как всегда, прятался за спинами своих военачальников, но зато был полон желания отомстить нам сполна за обман с Офиотавром.
Избегать настоящей войны мы больше не могли.
Но совет Эреба, за который мы заплатили клятвой, тоже был не так уж плох: как оказалось, Циклопы умели не только овец пожирать.
За час до встречи двух войск посреди Фессалии в ладонь Зевса легла первая молния.
* * *
Белое пятно. Разрыв – будто выжжено.
Каким он был в боях до того, как получил из лап смущенного Арга прославленное оружие?
Две сотни лет противостояния – ведь были же схватки, стычки, бои, атаки, нападения…
То первое поражение. И ночевка в стане великанов-пастухов, каких-то титанских детей, когда нам втроем пришлось стоять спиной к спине в кромешной тьме, прорезаемой только желтыми глазами – без конца и края. Еще вспоминается столкновение на островке Итака, когда мы старательно делали вид, что разыскиваем Офиотавра, а подручные Крона и впрямь его разыскивали.
Посейдон помнится хорошо: с утробным воплем бросающийся на врага, дрожит земля под ногами, набухшее от гнева лицо, он и сам как будто вырастал, и копье казалось в его руке меньше тростинки.
Зевс же – белое пятно. Высверк блестящей, похожей на молнию лабриссы. Ослепляющая вспышка солнца в волосах. Воющие и прикрывающие глаза противники…
Всё.
У всех так. Каким он был в бою? Молния в руке!
Он был… ну, там точно была молния!
Молния.
Словно он был молнией до того как Арг протянул ему это произведение кузнечного труда.
Молния лежала на ладони Зевса – белая, отлитая из холодной, обжигающей ярости. Молния нетерпеливо подрагивала, натирая кожу ладони до волдырей.