Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
– Хвала Ананке и первобогам. Иначе из меня могло получиться что-то вроде тебя, братец. Представлю – вздрогну.
Афина улыбается холодной, презрительной улыбкой. Горделиво выпрямленная, в аккуратном белом пеплосе; на нос сползла упрямая русая прядь, неподвластная заколкам. Серые глаза с мнимым испугом щурятся сверху вниз на брата: могло ли получиться из Афины Промахос[1] вот такое? Вот такое костлявое, с торчащими иголками волос, в драном хитоне, с багровым лицом и глубоко посаженными злобными глазами?
Нет, вряд ли.
– А что из тебя получилось?
Насмешливый прищур перетекает в смертоносный – будто из лука стрелять собралась. Афина терпелива не в отца, но у Ареса с рождения талант говорить гадости.
Зевс, который сына не выносит, упорно утверждает: первое, что он услышал от наследничка: «А я думал, папа выше».
– Мой ум – тяжелое бремя, братец. Как-никак, мне досталась и твоя доля тоже. Но если уж тебе так хочется схватиться – рада буду преподать урок. Еще один.
Аресу только того и надо – он кидается вперед с готовностью и неистовым ревом, сжимая в детских пальцах меч.
Мальчишка чуть достает сестре до груди – впрочем, для шестимесячного возраста результат неплох.
Деметра пересекает двор, сортируя на ладони какие-то семена. Останавливается неподалеку от меня и смотрит на парочку, поджав губы.
– Что опять не поделили?
В ответ – неопределенное движение плечом. Эти двое всегда найдут, что не поделить.
Арес устроил из нового гиматия сестры подстилку для ощенившейся охотничьей суки. Афина уговорила отца не отпускать брата с Посейдоном на Родос, к тельхинам. Арес наябедничал Гере, что Афина рассуждала о ее ревнивом нраве. Промахос, когда Циклопы спросили ее совета о подарке для наследника, – посоветовала сделать что угодно, кроме оружия. Арес сказал какому-то вожаку кентавров, что Афина жаждет его любви. Мудрая дочь Зевса в разговоре с Афродитой помянула, что первенец Зевса до третьего месяца жизни мочил пеленки…
За день – по десять причин и по дюжине беспричинных стычек, и иногда кажется, что рано или поздно это соперничество затмит собой Титаномахию.
– Ты! Я тебя…
Арес нападает слепо. Мальчишеская ярость застилает глаза, рот скривлен, волосы колют воздух, бог войны лезет напролом, не думая, не глядя, не различая, три четверти ударов нанося впустую…
Афина, насмешливо улыбаясь, отражает удары. На ее стороне – возраст и опыт настоящих боев, и неистовство брата ее не смущает.
Вот опять выбрала момент и кольнула в живот.
– Я попортила тебе хитон, братик? Могу одолжить у Афродиты ее новенький, цвета колокольчиков, тебе пойдет.
– А-а-а!!!
Перед Афродитой маленький бог войны цепенеет уже не первый день, так что такой укол – посерьезнее острия меча.
И опять – слепо, напролом, яростно…
– Когда ж это кончится? Допрыгаются…
Деметра неодобрительно качает головой и вздыхает. Я забрасываю в рот финик.
– Что за манеры лопать пищу смертных, а потом не прикасаться к нектару? Бог, тоже мне…
И удаляется, бормоча,
Прежде, чем я успеваю поставить ее на место хотя бы взглядом.
Ананка весела сегодня – так и звенит из-за плеч в тон птичьему пению:
– Хорошо, что у нее нет дочерей, правда, невидимка? Правда, такой и дочерей не надо – готовая теща.
Надо же, насколько ее мнение совпадает с мнением Убийцы – тот, кажется, тоже Деметру в тещи произвел.
Сыр попался слишком соленый – еще и острит из-за специй.
Ветерок колышет ткань хитона вокруг колен – сегодня прохлада особенно ощутима, а здесь, в тени она делается почти ночной.
Зевс в отъезде, как и Посейдон: ободряют и внушают восхищение молнией и трезубцем. Я там ни к чему – народ и без того достаточно напуган Кроновым Серпом.
А во дворе идет дневная суета – основательная, привычная. Пахнет нагретыми фруктами, благовониями, песком, которым чистят доспехи. Булькает котел. Звонко хохочет Нефела – она со своими облачными стадами как раз пересеклась с колесницей Гелиоса. В гости, небось, зовет.
И носятся по внутреннему двору брат и сестра в неравном бою: для одного – слепая ярость, для второй – наслаждение собственным превосходством, которое так приятно продлить.
Узоры шлема под пальцами, кажется, изменяются – нащупываю две фигуры в бою, потом двух змей, свившихся друг с другом… вот одно войско идет на другое…
– Зачем ты за ними наблюдаешь, невидимка?
Деметра спросила бы проще: «Тебе-то что за удовольствие?»
– Сколько ты видел их стычек – двадцать? Пятьдесят? Зачем?
– Жду.
– Чего?
– Когда сходство станет полным.
Кажется, она пристально изучает схватившихся в поединке брата и сестру. Финик у меня из-под локтя стащила потихоньку… тоже кажется.
Преимущество любимой дочери Зевса неоспоримо: бой воина и мальчишки. Мальчишка наскакивает, рвется, прикладывает все усилия, а воин играет – что еще сделаешь, с таким-то противником?
Вот с треском разлетается меч, и первенец Геры и Зевса летит задницей на каменные плиты.
– Мне помочь тебе встать, мужчина?
– Дура!
– Пожалуйся отцу. Скажи ему, как глубоко тебя ранят слова женщины.
Война вскакивает с яростным воплем, подхватывает какое-то копье и опять идет в атаку на мудрость – попытка за попыткой, смешно смотреть…
Нефела хохочет. Хихикает в кулачок златоволосая нимфа, пробегающая двор с амфорой. У котла булькает от смеха сатир – котел, кажется, тоже булькает… от смеха.
Во всем дворе невеселы только я и Ананка.
– Они меняются ролями, – шепчет Судьба. – Воин слишком уверен в том, что он воин, а потому начинает играть. Мальчик воюет, как воюют мальчишки, но он уже воюет, а не играет.