Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Вздымаются клубы пыли в небо, с которого летит подбадривающее ржание лошадей Гелиоса.
– Хороший знак! – кричит Посейдон – нужно кричать, потому что остальное глушится рокотом наступления на нас титанов, чудовищ, лапифов…
Лавина.
Трое перед лавиной.
Молния. Трезубец.
И старый клинок, выкованный тельхинами, а не Циклопами…
– Чем будешь бить, невидимка?! – захлебывается в истошном крике Судьба.
Железные крылья – легкий росчерк в воздухе, над войском Крона.
–
Белый высверк. Молния.
Всё.
Сейчас или никогда.
Огонь в небесах – в мой клинок. Тьма в разверстых пастях – в мой клинок.
Упоительный танец на грани боли.
Обжигающая мощь течет сквозь кричащие мышцы, единые с верным мечом. Преданная тень тянется помочь – от Посейдона, от Зевса, от деревьев, драконов, от всех и всего…
Ужас и крики боли – в мой клинок…
Их ужас и их крики боли, ибо мир для них обернулся молнией.
Они вспарывают небо, полосуют дряблое облачное брюхо Урана и хлещут противников невиданными небесными бичами, и каждая молния кажется продолжением руки Зевса, непринужденно стоящего в воздухе вровень с горами. Выше голов самых высоких титанов.
Распластались в воздухе блестящие кольца волос. Взгляд холоден и суров, и сам Уран не прочь убраться подальше от своего внука, расстелиться под ним, что ли, на землю упасть…
Но на земле – три острия в неослабевающей руке Посейдона.
– Что, взяли, твари?!
Три клыка, терзающие ряды лапифов, вгрызающиеся в драконов, перемалывающие, сокрушающие, не всем оставляющие время на посмертные вопли…
Последние минуты жизни, отчаяние и глухая тоска – я пью вас, как нектар, и значит – вас пьет мой клинок…
– Это Аид! Аид!!
Мне нравится, когда они кричат это. Звучит, будто «это конец!»
Я бью своей славой.
Раздувшейся черной тенью, жуткой памятью, оставленной Черным Лавагетом по себе за столетие.
Я бью словами Аты: «Горек источник Страха…», разрушенными и сожженными поселениями, убитыми пленниками, взятыми крепостями, пытками, своим именем карателя. Бью пустыми глазами женщин-рабынь на ложе, алой маской своего лица – когда оно бывало забрызгано смертной кровью. Отвращение, ненависть, ужас, исступление, непонимание, отупляющая боль, злорадство победителей – в ход идет все, и наш с мечом танец восхитительно синхронен.
В нем тонет грозный крик Афины, лед Стикс – титанида гасит драконье пламя только взглядом – грохот наступающих Силы и Зависти, свист палицы Прометея…
Блик. Черная молния.
Так легко утонуть в самом себе.
Так легко разить. Черпать и черпать из бесконечного источника. Обращать ужас и гнев противника, тень за его спиной – в себя, в безошибочно находящий цели меч…
Так легко…
…легко…
Пока ты не встретил кого-то, кому наплевать на твою славу.
Красный блеск раскаленного адамантия – в глаза. Напитанный черной славой меч с радостью принимает вызов.
Щерится в лицо Титий – точно, он,
Среди ледяного холода Стикс, и соленого неистовства Посейдона, под бичами-молниями, секира против меча, слава против… чего?
У титанов нет славы. И чужую они не очень-то уважают.
Секира раскалывает щит, от удара трещит рука, меч перерубает рукоять секиры, распадаясь в крошево сам, мир рушится и дробится – почему-то приходят на ум мелкие катышки овечьего сыра.
Упоение боем вытекает вместе с ихором из разрезанной чьим-то случайным мечом лодыжки, бой так просто увидеть со стороны, когда ты выше, гораздо выше всех, как колесница Гелиоса…
Или лежишь среди убитых, а эта колесница неторопливо пересекает небо, насмешливо двоясь, – восемь коней, куда Солнцеликому такая упряжка?
Зевс – стоит на воздухе, вокруг распотрошенное небо. Посейдон – три клыка заставляют дрожать землю…
Третьего брата не видно что-то, ну, это ж ясно – Аид-невидимка…
Афина, Стикс, Прометей, бегущие остатки войска Крона.
О Эреб и Нюкта, мы опять воюем как мальчишки, а у мальчишек есть это поганое свойство – добиваться того, что они хотят.
Перед тем, как небо и битва обратились в одну сплошную белую вспышку – мне показалось, что вдали не жалобным, а торжествующим криком разразился младенец.
* * *
Внутри черепа что-то колотилось. Казалось, в нем распрыгалась новая Афина – решила от нечего делать родиться из головы у Черного Лавагета. Или, может быть, Ананка взяла медный щит и лупит наотмашь – старается вызвать из дурной головы хоть одну мысль…
У Судьбы не получалось: в мозгу было блаженно и прискорбно чисто. Взгляд перебирал картинку за картинкой, не останавливаясь.
Стикс брезгливо оттирает свой разящий ужасом жезл от драконьей крови. Видно, разить пришлось не только ужасом.
Кратос, почесывая ухо, рассматривает останки своей палицы.
Зел перебрасывается фразами с Посейдоном – близнецы впервые отошли от матери.
Хмурится, опираясь на копье, Афина: наклонила голову и уставилась на поле битвы, заваленное грудами тел. Две русые пряди выбились из-под шлема и нахально свешиваются богине на лицо.
Среди трупов – опаленные проплешины. Следы молний.
Кое-где – мелкое крошево: там прошелся удар Посейдона.
Войско Крона расколочено вдребезги, и Гелиос вытягивает шею с высоты: хочет увидеть, что ж там такого мы наворотили…
– Втроем!
Посейдон разъезжался в неудержимой улыбке от уха до уха, а чудесный трезубец держал бережно, на весу. По спине хлопнул так, что чуть хребет не переломил.
– Ну, что скажешь, а? Наконец-то! Видал, как было? – кивнул в сторону Зевса и его колчана – улыбка исчезла, но только на миг. – Вот это – я понимаю: бьешь как в масло… Ну, брат – теперь дело за Кроном! Да, а ты-то сам как? Я увлекся малость… не видал. Кстати, а тебе они что преподнесли?