Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Жаль, не было на этом празднике Лиссы-безумия. Она бы их, небось, отговаривать кинулась. Мол, Аид ведь не то что Зевс: вы его по голове, а он раз – и дочку родил. Аида по голове бить нельзя, у него с ней и так не все хорошо.
Плохо у меня с головой. Если уж не додумался, во что выльется встреча с родителем…
Застонал – не от боли, так, от собственной глупости, и получил в ответ: «Хныкать вздумал? Привыкни, что я у тебя суровая».
Ну, с этим я спорить не собирался.
Ноги.
Зубы – на удивление все. Нос, конечно, сломали, воздух в грудь не идет – целых ребер нет ни одного, чему тут дивиться, они об меня ноги поотбивали, а кто-то еще и дротик погнул, все причитал, пока меня сюда волокли – мол, ах, какой был дротик, а этот Кронид такая зараза, такая зараза…
«Самые страшные раны, невидимка, оставляет собственная глупость».
Это нужно запомнить. И аэдам передать. Так мол и так, глупость у старшего Кронида – страшнее не бывает: сначала отпинала его ногами, потом дубинами прошлась, потом ножом и огнем поигралась (бороду сожгла, с-скотина!), а потом – в цепи и на стенку. И если самому Черному Лавагету попадаться не следует, то уж глупости его…
«Ничего. Все рассчитано. Я знал. Главное – век…»
Ананка только сплюнула в бессилии – что с таким сделаешь…
Чрево Офриса почивало: ни голосов, ни шагов, только храп – на зависть вечно спящему Эребу, густой, во много сотен напевов – с драконьим шипом, присвистом, сонным чмоканьем каких-то кровососов, бормотанием переевших титанов…
– Я же говорил, его сюда повели, то есть, потащили…
Пустота как была тьмой, так и осталась. Глаз худо-бедно проницал мрак, но кроме ослизлых каменных стен ничего не видел – пока коренастая фигура не появилась из ничего.
– Темно, – гость споткнулся, шепотом ругнулся, но беззлобно, наткнулся на меня, провел по руке. – Ага, вот цепи…
Голос был незнакомым, а тон – вполне.
– Почему… не… Прометей… – губы-скряги не хотели открываться, отдавать слова.
Пустота брякнула бронзой и выпустила из себя Эвклея, сжимающего мой шлем.
– Дурень, – вслед за Ананкой припечатал распорядитель. – Что мне Прометея – на себе было переть? Его после разговора с братиком в мегарон на Олимпе заведи – так и там на все стенки понатыкается.
– Брат с твоей колесницей, – горячо зашептал младший сын титана Япета. – А я сейчас, я тоже учился кузнечному ремеслу, просто тут немного темно…
С моей колесницей? Ох, запинает квадрига провидца, если только не побрезгует.
Хотя на чем еще уходить от погони?
– Хорошая ковка… и звенья
Холодная змея соскользнула с правого запястья. С левого, наверное, тоже: все равно не почувствовал.
Эвклей сообразил, что на ногах я не устою, в последний момент: дернулся было подставить плечо…
– Да куда ж ты, сволочь, так шустро падаешь?!
Подошел, посмотрел, поскреб плешь, даже в темноте сияющую жиром.
– Ну что, как понесем-то? За руки и за ноги или того… с почтением?
Тащили они меня все-таки с почтением: под правую руку – Эвклей, под левую, которой от плеча как не было – младшенький Прометея. Долго петляли, скрытые невидимостью хтония, по извилистым ходам Офриса. Натыкались на каких-то титанов, змей, нетопырей, кладки паучьих яиц, пререкались шепотом, Эпиметей все причитал, что вот, он же сын вещего Япета, и он же предвидел, что что-то нехорошее случится, вот не надо было ему вообще на этот праздник. А Эвклей хмыкал – праздник как праздник, поели славно, и вина было вдоволь.
Когда мы вышли наконец – небо было бледным и холодным, и в нем серпом-напоминанием ухмылялся месяц. Самая короткая и самая дорогая ночь прошла, Эос-Заря готовилась выкатывать свою колесницу на привычную дорожку, только собиралась медленно, трудно: недоспала за недолгую ночь. Костры прогорели и теперь исходили на черные дымы, из каких-то недотоптанных кустов неслось вялое хихиканье, а над спящими титанами, озабоченно морща нос, парил Гипнос-сон и непрестанно брызгал маковым настоем. Кропил наотмашь, не особо разбираясь, в кого попадет.
– Ого, – выдохнул Эпиметей. – А врал, мол, больше часа я их всех не удержу, они ж дети Геи, это древняя мощь, куда мне…
– Так у него уже настой вон кончается, – пропыхтел Эвклей. – Давай быстрее.
Быстрее – значит, напрямик. Наступая на ладони спящих, миски, тимпаны, недоеденные куски, перешагивая какое-то оружие, венки…
– Здоровый, гад!
– Эвклей, а Эвклей. А мы его не дотащим.
– Стой… стой, сейчас Гипноса… может, он, на крыльях…
– Так он же сам признался, что на нас всех у него никаких крыльев не хватит.
– С-стойте.
В голове посвежело, пока волокли. Гипнос – вот, значит, почему охрана не спохватилась. Неужто и Крона он своим настоем, или отец просто вина перебрал?
Откуда этот белокрылый вообще появиться успел. Или они с Эвклеем заранее сговаривались? Потом, все потом…
Повис на Эпиметее (того качнуло), поднес правую руку к губам.
Труднее всего оказалось набрать воздуха в разбитую грудь.
Зато свист вышел божественный: Офрис дрогнул, и Гипноса куда-то в небеса унесло вместе с его чашкой. Свист и ржание смешались вдалеке, миг – и квадрига остановила передо мной колесницу, за край которой цеплялся ошалевший Прометей.