Академия тишины

Летова Ефимия

Сиреневые глаза Джеймы. Как аметисты. Драгоценные камни. Драгоценные…

— Да, сейчас. Ты хоть в двух словах расскажи.

Джейма потирает нос, теперь тёмное пятно красуется ещё и на щеке.

— Если в двух словах, то ты тогда был прав. Он меня не удержал. Нет. Я у него не удержалась.

— Значит, у меня теперь есть шанс?

Губы раздвигаются в улыбке, словно я игрушка из кукольного театра. Пошутил — надо улыбнуться. Сам толком не понимаю, что говорю и зачем. Надо, чтобы Джейма спустилась в библиотеку. Не знаю, зачем и кому, но надо. Скорее. Пока рядом никого нет, пока никто не вмешался.

— Нет!

То есть… я не об этом, прекрати. Что с Сэмом?

— Он внизу.

— В библиотеке? Сэм? Откуда ты знаешь?

Что ж, у меня действительно нет ни единого шанса.

Ни с ней.

Ни вообще. Нет. И никогда не было.

Я протягиваю руку к её затылку, едва касаясь мягкой шелковистой рыжины. Моя магия, магия земли, может быть такой подавляющей и одновременно незаметной. Такой спокойной, умиротворяющей, убаюкивающе неотвратимой. Джейма устала, я чувствую это. И сердце простреливает от жалости и застарелой безответной нежности. Её веки закрываются, подчиняясь моей магии, а я прижимаю её к груди, зарываюсь носом в волосы, напоследок вдыхая запах волос, запах солнечного лета и сладкой спелой хурмы. Спускаюсь по винтовой лестнице в книгохранилище. Иду, чтобы…

Не знаю.

Надо.

Зов требует.

Вот я и иду.

Глава 67

Я сто тыщ раз терял самого себя. Нет, не так. Я никогда и не принадлежал себе.

Самую малость — хутору, где вырос, родителям, точнее, тем, кого долгое время считал родителями. Друзьям — хуторским, школьным и недавним, из Академии. Спорту, определённой еде, погоде. Джейме.

Но не себе.

И мой дар, моя магия — тоже никогда мне не принадлежали. Я всегда это подсознательно знал, чувствовал, но выразить не мог. Жизнь, данная взаймы. До поры до времени.

Джейме только-только исполнилось двенадцать, когда пробудился её огненный дар. Май в том году был жаркий и сухой, а мы развели костёр на лесной полянке, по всем правилам развели, камней с реки натащили, но всё равно получили по паре затрещин от пекаря мистера Ворма. И я, и Джейма — одинаково. Ей как девчонке скидок никто никогда не делал. Да она себя как девчонка и не вела — носилась в штанах день-деньской, нескладная, волосы вечно под головной повязкой, а груди и в пятнадцать под мешковатой рубашкой не было заметно. И потом, я-то знал, как себя девчонки ведут: ноют, жалуются и ябедничают без конца. Но не Джей, нет. С ней было легко и просто. Она весёлая, отчаянная и своя. Такая вот.

Мы сидели у залитого речной водой костра, одинаково нахохлившиеся, потирающие саднящие затылки. Джейма сердито вертела в руке мятый клочок бумаги, которую притащила для розжига. Она, кстати, и занималась костром — у неё всегда хорошо это получалось.

Кажется, я тогда вообще ни о чём не думал. Ни о чем — и обо всем сразу. О домашнем задании, которое не сделал, об отце, который хотел, чтобы я тоже учился кузнечному делу, а мне оно почему-то не нравилось, и я чувствовал по этому поводу и стыд, и злость. О вкусном дымном запахе успевшего заняться огнём хвороста, об ужине, приготовленном матерью — оставили мне его сегодня или нет? Есть уже очень хотелось, а мы только и успели обжарить на огне пару кусков засохшего хлеба.

Джей закатала слишком свободные, даже болтающиеся на ней штаны до колен, почесала комариный укус на щиколотке. А я вдруг уставился на эти её босые голые ноги, исцарапанные, как и у меня.

Вот

как полный дурак уставился. Пересчитывал пальцы на узкой ступне, словно их каждый раз могло получиться разное количество. Смотрел на выглядывающую из штанины худую острую коленку. Каждый шрам, каждый синяк она получила за компанию со мной. И это было… ну, нормально. Никогда не обращал внимания. Да я сто тыщ раз с ней в речке купался!

А тут вдруг сидел и смотрел на неё, развалившуюся на каком-то поваленном дереве в густых, мятных, чуть влажных сумерках, смотрел и смотрел, не в силах оторваться, как будто затрещина мистера Ворма из меня последние мозги выбила. И мне казалось, что от Джеймы исходит свет, озаряющий её до смешного насупленное, как у ежа, лицо.

…и только потом понял, что свет действительно есть: бумажка загорелась.

Джейма подняла на меня глаза, самые обычные тогда, серо-голубого блёклого цвета, но в тот момент они сияли незамутненным восторгом, они сами были как магия. И я не завидовал ей, хотя кому-либо другому позавидовал бы непременно, я её… боготворил, наверное. Отблески пламени на щеках, всемогущество волшебства, огонёк, не обжигающий её пальцы…

Наверное, с того самого дня всё изменилось для меня. И даже потом, когда проснулась моя собственная магия, я не чувствовал себя более счастливым, чем в тот майский вечер в лесу, глядя на Джейму, зажегшую свой первый огонь.

…почему я сейчас это вспомнил? Не знаю.

Карусель воспоминаний вертится в голове, пока я спускаюсь в книгохранилище со спящей девушкой, пахнущей летом, на руках. Возможно, подсознание обманывает меня, подсовывая картинки из прошлого, чтобы я не задумывался о том, что делаю. Потому что если я задумаюсь об этом, то непременно остановлюсь. А зов сильнее меня.

И всё же на одной из ступенек я снова застываю, как тогда, наверху. Утыкаюсь носом в её волосы, целую в лоб, в висок, в уголок мягких безвольных губ. Как же давно хотелось. Многое хотелось, только понял я всё уж очень поздно. На хуторе вообще рано узнают, что почём и откуда дети берутся, вот и мне, для чего женщины нужны, старшие приятели рассказали лет в семь или восемь. Рассказали, на пальцах показали буквально, но я не поверил — вот ещё глупости. Потом поверил, но так, как верят в богов и демонов: поминают к месту и не к месту, а в глубине души знают, что это где-то там, за гранью, в иных недоступных мирах.

А по-настоящему понял, только когда увидел старшего сына мистера Ворма и одну из девчонок-старшеклассниц на сеновале. Года через два или три после того, как дар проснулся. Случайно увидел. Мимо проходил, заглянул, уж не помню по какой надобности. Но увидел и застыл, будто пыльным мешком по голове огретый. Девица томно постанывала, парень пыхтел, как тягловый осёл. Надо было уходить, а я на них смотрел, забыв обо всём, потому что — ну а кто бы ушёл-то, можно подумать, когда такой вот цирк. Смеялся про себя, думая, как расскажу парням, как мы вместе всё обсудим во всех деталях. И надо, точно надо было уходить — Риб был старше и крупнее, мог бы и двинуть, если бы меня заметил, как следует. Но я стоял и смотрел, не замечая того, как подчиняется моё дыхание ритму их нескладных движений, как мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. И вдруг понял, что на месте прыщавого Ворма представляю себя, а на месте его грудастой девицы с противным голосом…