Акакий Акакиевич

Левинзон Леонид

– А на кидание пакетов с водой с третьего этажа общежития у тебя время есть?

– На это есть! – великодушно согласился Клёпин. – Кстати, Лёвка тоже кидал.

– Я не кидал!

– Ну хотел кинуть.

– Не хотел!

– Тогда уткнись. Ну, Надька, что там? Какие билеты?

– В театр. Надо развиваться. Я буду покупать, потом по лотерее распределяем. Кому досталось, пойдёт в театр.

– Мне не надо, пусть Бододкина ходит, она из Сибири. Бододкина! Ме-е-е-е…

– Молчи, фанера! – не выдержала староста.

Все засмеялись.

– Ну ладно, дальше?

– Дальше труды.

– Но ведь у нас и так есть история КПСС? – робко сказал Мишка.

– Этого мало! – запальчиво крикнула Надя. –

Мы должны дойти до самой сути! Кто за? Единогласно.

– Вношу дополнительный третий вопрос! – сказала скуластая Маша Бододкина.

– Какой?

– А пошли ко мне варенье есть?

С анатомией плохо, а с английским ещё хуже. Молодая женщина, их англичанка и куратор Зинаида Михайловна, почему-то возненавидела некоего незадачливого студента всей душой. Это чувство так ясно читалось на её лице, что Клёпин одно время перестал с Мишкой садиться, чтобы рикошетом не получить неуд. Вообще отношения куратора с группой не сложились: узнав, что они решили самостоятельно читать классиков, Зинаида Михайловна сообщила в деканат, куда вызвали Надю, и она вернулась притихшая и растерянная. В общем, начало учёбы оказалось довольно волнующим, к тому же Мишка умудрился получить выговор за безнравственность – Маше Бододкиной варенья присылали так много, что съесть его было невозможно. Варенье бродило, и группа быстро переключилась пить перебродивший сок. В злополучный вечер они играли в загадки, и Мишка обошёл всех по юмору. Когда его спросили:

– Что бы ты делал, если бы тебе на голову вылили кофе?

Он, ни минутки не задумавшись, выпалил:

– Пророс и расцвёл.

Тут ввалился комсомольский патруль – они забыли запереть дверь. Посреди выяснения ситуации с соком Мишка почувствовал себя оскорблённым, вскочил, потребовал, чтобы патруль ушёл, попробовал драться и получил в нос. Очень скоро оказалось, что патрульный вожак, не удовлетворившись лаврами победителя, ещё и докладную написал.

Как раз за это время Мишка усовершенствовал окрошку. По рецепту, оставленному мамой, он всё исполнительно купил в магазине, мелко порезал, залил квасом и в тот же день съел. Сделал второй раз, третий, опять съел и задумался: уж слишком быстро окрошка заканчивалась. Сообразительная голова не подвела: Мишка купил дрожжи, вечером всыпал в остатки окрошки, утром кастрюля полная. Съел и отправился на занятия. Живот, правда, немножко побурчал. Три дня Мишка питался усовершенствованной окрошкой, подновляя её дрожжами, а на четвёртый день не обнаружил в холодильнике: хозяин квартиры, привлечённый странным запахом, выбросил её не раздумывая. Мишка до того обиделся, что отважился заявить:

– Борис Васильевич, это моя окрошка и моя частная жизнь. Вы не имели права!

– Ладно, ладно, – добродушно ответил Борис Васильевич и положил тяжёлую, натруженную костылём руку постояльцу на плечо, – съешь лучше мой борщ, давай, давай, сейчас сметанкой заправлю.

В конце семестра от них забрали англичанку и куратора Зинаиду Михайловну. Время шло быстро, о ней мигом забыли, Мишка тоже, пока не встретил случайно на Невском. Загорелая, в короткой юбочке, Зинаида Михайловна, чему-то заразительно смеясь, сидела на коленях у молодого офицера. Встретившись с Мишкой взглядом, она неожиданно подмигнула и показала ему язык.

4

Девочка Оля, у которой Мишка так и не дорасстегнул сапог, решила взять над ним шефство и пригласила в театр. До этого Мишка был в театре только раз, случайно зайдя в Дом работников связи, где танцевали самодеятельные артисты балета. Увидев ну совершенно трагический подхват, когда двое бедолаг чуть не свалились в оркестровую яму, Мишка не выдержал, засмеялся и был изгнан разгневанными родственниками артистов. Но Кировский – это не самодеятельность, Мишка даже брюки погладил. И конечно,

очень понравилась «Иоланта», хотя, засмотревшись, театральный неофит уронил бинокль с галерки, по счастью ни в кого не попав. Ответный Мишкин жест был тоже красивым – билеты на знаменитую постановку про писателя и лётчика Сент-Экзюпери. Но тут Мишка просчитался – купил билеты в первый ряд. Почему просчитался? Дело в том, что по ходу пьесы военный лётчик Сент-Экзюпери, возвращаясь с полётов и показывая, как он устал, каждый раз с силой бросал боевые перчатки на сцену. Бросил один раз, ну второй, ну третий… Находка, конечно, но режиссёр не учёл, что при каждом таком бросании со сцены поднималась пыль, у Мишки першило в носу, и он оглушительно чихал. На седьмой раз, не дождавшись очередного чиха, уже раньше еле сдерживающийся зал взорвался таким хохотом, что спектакль оказался сорван: Сент-Экзюпери и ещё одна актриса убежали, перчатки некоторое время одни сиротливо лежали на голой сцене, наконец занавес грустно закрылся.

Мишка с Олей получили по номеркам пальто, вышли на Театральную и пошли в тишине к автобусу. Под ногами скрипел выпавший снежок, светила холодная луна, Оля согревала дыханием свои варежки и, улыбаясь, искоса посматривала на него. Доехали до общежития, Мишка потоптался:

– Ну, я пошёл? – спросил неуверенно.

– Конечно, – Оля отвела глаза. – Спасибо, Миша.

Она ещё раз улыбнулась, но уже как-то про себя, чему-то далёкому, не относящемуся ни к её спутнику, ни к прошедшему представлению.

– Спокойной ночи.

В первый зачёт по физике Мишка чувствовал себя преужасно. Решающий рывок по подготовке он оставил на последнюю ночь и как раз в эту ночь обнаружил на хлипкой коридорной этажерке в своей комнате книжку без обложки, начала и окончания: «Старший начинает подпевать. Глаза мрачны, но в них зажигается огонёк, в жилах – жар. Но тихонько, господа, тихонько, тихонечко: “Здравствуйте, дачницы, здравствуйте дачники, съёмки у нас уж давно начались…” Туманятся Николкины глаза…» Мишка метался от учебника к неизвестной книжке, обратно к физике, и опять к книжке, не в силах бросить волшебный текст. Опомнился он только утром, вместе с бледным рассветом, подкрашивающим усталые веки, и ему стало страшно.

– Какой кошмар! – думал в панике. – Теперь меня выгонят, и всем будет за меня стыдно! Маме и папе, дедушке и бабушке…

Прозвенели склянки первого трамвая под окном, захлопала дверьми проснувшаяся коммуналка, заняли уборную. Мишка без аппетита съел бутерброд и поехал.

Первым, кого он увидел, был бледный Клёпин, уныло сидящий на подоконнике.

– Ты что, не выучил?

Клёпин обречённо кивнул.

Великое дело солидарность – Мишку чувство вины сразу отпустило.

– Колька, подвинься!

Он открыл учебник и деловито стал его перелистывать.

– Так, так, так! Государство тратит на вас деньги, а вы преступно плюёте на учёбу…

Физик Гришка в вечно мятом белом халате с потёками от шариковой ручки во всех карманах яростно сверлил двоечников глазами.

– Вот вы! – рявкнул на Клёпина. – встаньте!

Клёпин понуро встал.

– Учиться надоело? – грозно произнёс Гришка. И мрачно поинтересовался: – В каких войсках хотите служить, рядовой?!

– В м-музыкальных, – судорожно ответил Колька, – я на гитаре играть умею.

Раздались смешки, но Гришка не остановился:

– Кто у вас комсорг?

Надя подняла руку.

– Как вы такое допустили? Почему столько двоек?

Надя покраснела.

– Я ничего не допускала.

– Тогда как вы это объясните? – рявкнул Гришка.

– Объясню, – дрожащим голосом ответила Надя. – Как комсорга меня в первую очередь интересует моральный уровень комсомольцев и верность идеалам партии. А учёба, – она выпрямилась и вызывающе посмотрела на Гришку, – это личное дело каждого.