Акакий Акакиевич
Шрифт:
– Наша кафедра, как вы понимаете, имеет важное отличие. У нас вы не только приобретаете знания, но ещё и взрослеете. И мы вам в этом помогаем. Так, к нам приходят курсанты-девушки, а уходят офицеры-женщины.
Смешки раздались громче.
– А начнём мы с самого простого, тут я диаграммку придумал. Сверху, как всегда, начальство – штаб. Извилистой такой линией обведено. Все мысли начальства спускаются.… И туда спускаются, и сюда спускаются, а что им не спускаться? Штаб ведь. А вот сбоку, туточки, у нас разведка. Разведка осуществляется подглядыванием, подслушиванием, подсматриванием…
Смех прокатился уже почти не скрываемый.
Семенюк ещё раз оглядел зал и вдруг позвал:
– А ну-ка
Кто-то встал.
– Ну, сынку, расскажи мне, что смешного? Чего ты смеёшься? Расскажи дядьке, может, и я посмеюсь с тобой? Вместе посмеёмся? Не хочешь? – и таким же будничным тоном добавил: – А ну вон отсюда. И завтра ко мне в кабинет. Лично буду тобой заниматься.
Зал оцепенел.
– На чём мы остановились? – продолжил. – Разведка осуществляется… Подглядыванием, подслушиванием, и всё это военная хитрость. В нашем деле ведь именно это главное – запутать возможного противника. Кстати, а почему вы так сидите? Полно мест, а расселись как на гулянке. А ну быстро на первые ряды. Не поняли? – и рявкнул. – Вперёд, я сказал!
Студенты тихо пересели.
– Плотнее! Ещё плотнее! Вот так у меня и сидеть.
Посмотрел на часы:
– Перерыв.
На второй половине он так же лениво вошёл в аудиторию и усмехнулся:
– Вот они, наши родимые, как на выставке.
Присутствовавшие на первой половине лекции испуганно обернулись: на задних сиденьях с разрывом пять и больше рядов сидели попавшие в ловушку, ничего не понимающие опоздавшие.
– Вот это и есть военная хитрость, – полковник улыбался. – Татьяна Петровна Дурик, запишите их всех, ох они у меня попляшут.
Одним из попавшихся оказался, конечно, Клёпин. Когда к Семенюку выстроилась повинная очередь, он каждого вышедшего с дрожью в голосе спрашивал:
– Что сказал? Как он ответил? А ты что сказал?
Оказалось, что на жалобу «лечил зубы» Семенюк реагирует положительно: сочувственно кивает и желает выздоровления. Клёпин приободрился, бодро прошёл внутрь. И выскочил красный как рак через минуту.
– Колька?! – подбежали Сергей с Мишкой.
Он отмахнулся.
– Ну!
Клёпин, не глядя в глаза, выговорил с ненавистью:
– Сказал: лечи дальше.
– Так что же делать?!
– А я почём знаю?
Наконец Мишка снял новую квартиру. Квартира находилась в полуподвале, и сквозь небольшое окошко были видны ноги прохожих. Жёлтый свет робкой лампочки, стены с разводами, клопиные пятна. И всё бы ничего, но, почуяв свежего жильца, бодрое местное население взяло привычку нападать на него каждую ночь. А когда жилец по чьему-то совету поставил ножки кровати в банки с водой, зловредные гады собирались на потолке и пикировали вниз. Вот в этой квартире на Садовой и прожил Мишка свою третью золотую питерскую осень с её порывами холодного ветра, жёлто-красной опадающей листвой и вечно нахмуренным, полным дождя небом. Но в квартире было тепло, лежали учебники, а на одной из стен Мишка нарисовал ёлочку в преддверии неизбежно наступающего праздника.
И всё-таки с квартирами была настоящая беда: то ключ не подходил, то клопы, то алкоголики, то бабка мерзопакостная попадалась, а один раз его даже попытались ударить ножом в спину за то, что позвонил из коридорного телефона. Хорошо еще, отскочил вовремя. Несостоявшийся убивец, еле удержавшийся на ногах от богатырского замаха, пьяно качаясь, удивлённо посмотрел на зажатое в руке орудие возмездия и поплёлся обратно в свою комнату. Но, так или иначе, каждое утро по свежему снежку, лужам, под дождём или солнцем, с троллейбуса на автобус, с автобуса на метро, с метро на трамвай и вперёд, дальше, выше – к знаниям. На третьем курсе одним из базисных предметов
– Встать!
Студенты вскочили.
Семенюк, ни на кого не глядя, продвинулся в середину помещения и вдруг застыл, уставившись в стенку около доски.
– Эт-то что такое? – недовольным и почему-то писклявым голосом он произнёс.
– Что, товарищ полковник?
– Что-что! – передразнил Семенюк и побагровел. – Что-что, ебит твою мать!
Протянул руку и толстым пальцем указал на почти незаметную щель в стене.
– Ведь только ремонт сделали! – рявкнул.
– Недосмотрели, товарищ полковник.
– Ах, недосмотрели…
Багровый от злости, громко сопя, Семенюк сдёрнул пухлой рукой на пол невиновный ни в чём плакат про эпидемиологическую службу и вышел, с грохотом хлопнув дверью.
Пилипенко подождал, пока затихнут шаги.
– Быстро плакат подняли и повесили, – распорядился, – продолжаем.
Группа облегчённо вздохнула.
Именно на третьем курсе они все резко, как-то скачком повзрослели, у каждого появились личные дела, и началось убыстряющееся отдаление друг от друга. Лев записался в школу танцев, Ольга пропадала в театральной студии, староста Люба вышла замуж, Клёпин крутил сложные фарцовные дела, Сергей всё хороводился с Надей, Маша Бододкина яростно училась, и только Мишка никак не мог найти себе применение. От этого вдруг начал перечитывать печальную «Анну Каренину» – похожие семьи, непохожие семьи… эмоции, чувства и резкий росчерк в конце.
– Мужики, она в меня влюбилась! – самодовольно сказал Клёпин.
– Чего-чего? Кто?
– Ну Шмыга, фармакологиня наша.
– То есть?
– Краснеет, глаза опускает. Кстати, уже месяц, как она меня не трогает. Понимает, что я ничего не знаю. Жалеет. Баба…
– Может, ты с ней и на свидание ходил?
– Серый, у меня не застоится. Где там мой младший друг Михаэль? Учись, пока я жив, баб использовать.
– Сам дурак.
Клёпин вздохнул:
– Ну что ещё от тебя ждать? Мужики, понимаете, всё дело в особом нежном взгляде. Его надо выработать. Смотреть так, чтобы между вами протянулась ниточка взаимопонимания. Ещё ничего нет, никто не догадывается, а вы уже связаны неким общим. Ты смотришь и вот так совсем чуть-чуть улыбаешься уголками губ, горько, но понимающе.
Началась фармакология. Клёпин нежным розовым взглядом уставился на предмет любви. Та несколько раз споткнулась о его взгляд, недоумённо шмыгнула носом и спросила:
– Клёпин! А не скажете, чем отличается принцип действия тра-ля-ля от тра-ля-ля?
Клёпин молчал.
Ещё раз шмыгнула носом:
– Два. Кац?
Мишка понуро поднялся.
– А не скажете… Два. Пошли дальше.
На перемене под общий хохот Клёпин, вытаращив глаза, свирепо приказал:
– Всем молчать!