Акценты и нюансы
Шрифт:
На вопрос "зачем" отмахнётся ласково:
– Молчи. Смотри.
Вот человек-дерево –
у него есть корни и ветки.
Ветки – дети его,
а корни – предки,
но самую суть я надёжно спрятал внутри,
и тело хранило её, покуда не стало ветхим.
Сидишь, поджав ноги, думаешь.
Потреплет по волосам:
– Веришь, многое я не сразу понял и сам,
не огорчайся, ещё дозреешь, пока же – слушай.
Погружает
и принимает душу.
А с вхождением в русло ювенильных смут
забываешь о плотнике, привыкая к плоти,
но его мастерская вспоминается в тихой дремоте,
и хочется верить – тебя там, как прежде, ждут.
Он снится мне время от времени
Он снится мне время от времени,
бродяга без роду, без племени,
сапожник и маловер,
мятущийся Агасфер.
Бессмертный и нераскаянный,
познавший миры Окраины,
забывший родную речь
за бездну бессчётных встреч,
приученный быть непрошеным,
бредёт он по тропам хоженым,
и в мой неглубокий сон
взор его устремлён.
В глазах этих цвета полночи
ни горя уже, ни горечи,
ни гнева жестокосердого,
одна лишь усталость смертная.
На странном своём наречии,
в ненужности обесцвеченном,
вещает.
Слова спешат,
и рвётся его душа
услышанной быть, услышанной!
Но к свету, пустой и выжженный,
уйдёт он, свой крестный путь
не облегчив ничуть.
Согбенный несносным бременем,
придёт на исходе времени,
и, Пальцам вверяя нить,
попросит перерубить…
След
Закрой глаза.
Не двигайся.
Не думай.
Под веками проступят океаны,
и времена, вопящие как гунны
в тумане узких улиц Орлеана,
уйдут на дно, где всякому Аттиле
найдутся и сражение, и место,
чтоб обрести не деву, так могилу.
Смирение – одна из форм протеста,
и раз до крика не хватило звука
из ряда гласных робкой середины,
молчи.
Молчи.
Молчание – не мука,
молчание – созревшая лавина,
готовая от шороха сорваться,
поэтому не двигайся.
Доверься
бездонной тишине и чутким пальцам,
уже узнавшим профиль на аверсе
монеты из времен, расцветших ало
кипучей жаждой, яростью
народов тех, не сбывшихся за малым.
Но к праху прах.
Умеет вечный пахарь
укрыть в земле и кости, и победы
безумцев, в мир срывавшихся лавиной…
Не двигайся.
Молчи.
Идёт по следу
тот самый звук из робкой середины…
Ничейны слова мои, неприкаянны, не у дел
Ничейны слова мои, неприкаянны, не у дел,
как сны Азраила, висящие на гвозде,
что вбит в пустоту, но является осью мира.
Слова эти, колки, как клинопись юкагиров,
зовут меня: "Ир-р-аа…"
Зачем-то зовут, но приходят опять незвано,
и речь их резка, и отрывиста, и гортанна,
и мне бы не слышать, но снова шуршат страницы,
и мне бы не видеть, да, знаешь, никак не спится.
А мир кружится,
и время спешит,
только гвоздь, пробивающий пустоту,
пока ещё держит,
и сны Азраила ждут,
когда проведёт последнего преданный серафим
сквозь жаркие воды,
сквозь стынь бесконечных зим,
туда, где всё сущее станет единым Словом –
умрёт, а потом воскреснет, сложившись снова
в те звуки, которых не вымолвит мой язык.
Пока же, всегда неждан, навсегда безлик,
ведёт по непрочным льдам, по горящим рекам
дрожащую душу прозревшего смерть человека
уставший донельзя, измученный серафим
и ждёт, когда сны сойдут и возлягут с ним.
СКАЗКИ И МИФЫ
Мистика и эзотерика
Сказки
Время падающих каштанов
Время падающих каштанов…
Избавляясь от оболочек,
ищет семя иные земли, хоть финал предрешён давно.
День исхода распахнут в небо, листопадами раззолочен,
но страда, и не дремлет дворник – тихий пьяница, тайный сноб.
Он бесстрастней слепой Фемиды, у него есть ведро и грабли,
он хозяин огня и дыма, бережёного коробком.
Разметая покой дорожек, шепчет сдавленно "кххрибле-кхрабле…" –
и послушно восходит солнце, пробуждая дремотный дом.
Да, он скрытен, но мне известно, что к нему приручились тучи,
и поэтому плачут долго, если дворник уйдёт в запой.