Когда октябрьский нам готовил временщикЯрмо насилия и злобыИ ощетинился убийца-броневик,И пулемётчик низколобый, —– Керенского распять! – потребовал солдат,И злая чернь рукоплескала:Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,И сердце биться перестало!И укоризненно мелькает эта тень,Где зданий красная подкова,Как будто слышу я в октябрьский тусклый день —Вязать его, щенка Петрова!Среди гражданских бурь и яростных личин,Тончайшим гневом пламенея,Ты шёл бестрепетно, свободный гражданин,Куда вела тебя Психея.И если для других восторженный народВенки свивает золотые —Благословить тебя в далёкий ад сойдётСтопами лёгкими Россия.1917
Tristia
Я
изучил науку расставаньяВ простоволосых жалобах ночных —Жуют волы, и длится ожиданье,Последний час вигилий городских, —И чту обряд той петушиной ночи,Когда, подняв дорожной скорби груз,Глядели вдаль заплаканные очиИ женский плач мешался с пеньем Муз.Кто может знать при слове «расставанье»,Какая нам разлука предстоит,Что нам сулит петушье восклицанье,Когда огонь в акрополе горит, —И на заре какой-то новой жизни,Когда в сенях лениво вол жуёт,Зачем петух, глашатай новой жизни,На городской стене крылами бьёт?……………..И я люблю обыкновенье пряжи:Снуёт челнок, веретено жужжит.Смотри: навстречу, словно пух лебяжий,Уже босая Делия летит!О, нашей жизни скудная основа,Куда как беден радости язык!Всё было встарь, всё повторится снова,И сладок нам лишь узнаванья миг.Да будет так: прозрачная фигуркаНа чистом блюде глиняном лежит,Как беличья распластанная шкурка,Склонясь над воском, девушка глядит.Не нам гадать о греческом Эребе,Для женщин воск – что для мужчины медь.Нам только в битвах выпадает жребий,А им дано, гадая, умереть.1918
«Сёстры – тяжесть и нежность – одинаковы…»
Сёстры – тяжесть и нежность – одинаковы ваши приметы.Медуницы и осы тяжёлую розу сосут.Человек умирает. Песок остывает согретый,И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут.Ах, тяжёлые соты и нежные сети,Легче камень поднять, чем имя твоё повторить!У меня остаётся одна забота на свете:Золотая забота, как времени бремя избыть.Словно тёмную воду, я пью помутившийся воздух.Время вспахано плугом, и роза землёю была.В медленном водовороте тяжёлые нежные розы,Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела!1920
Веницейская жизнь
Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,Для меня значение светло.Вот она глядит с улыбкою холоднойВ голубое дряхлое стекло.Тонкий воздух кожи. Синие прожилки,Белый снег. Зелёная парча.Всех кладут на кипарисные носилки,Сонных, тёплых вынимают из плаща.И горят, горят в корзинах свечи,Словно голубь залетел в ковчег.На театре и на праздном вечеУмирает человек.Ибо нет спасенья от любви и страха:Тяжелее платины Сатурново кольцо!Чёрным бархатом завешенная плахаИ прекрасное лицо.Тяжелы твои, Венеция, уборы,В кипарисных рамах зеркала.Воздух твой гранёный. В спальнях тают горыГолубого дряхлого стекла.Только в пальцах – роза или склянка,Адриатика зелёная, прости!Что же ты молчишь, скажи, венецианка,Как от этой смерти праздничной уйти?Чёрный Веспер в зеркале мерцает,Всё проходит, истина темна.Человек родится, жемчуг умирает,И Сусанна старцев ждать должна.1920
«Когда Психея-жизнь спускается к теням…»
Когда Психея-жизнь спускается к тенямВ полупрозрачный лес, вослед за Персефоной,Слепая ласточка бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зелёной.Навстречу беженке спешит толпа теней,Товарку новую встречая причитаньем,И руки слабые ломают перед нейС недоумением и робким упованьем.Кто держит зеркальце, кто баночку духов, —Душа ведь женщина, ей нравятся безделки, —И лес безлиственный прозрачных голосовСухие жалобы кропят, как дождик мелкий.И в нежной сутолке, не зная, что начать,Душа не узнаёт прозрачные дубравы,Дохнёт на зеркало и медлит передатьЛепёшку медную с туманной переправы.1920
«Я слово позабыл, что я хотел сказать…»
Я слово позабыл, что я хотел сказать:Слепая ласточка в чертог теней вернётсяНа крыльях срезанных, с прозрачными играть.В беспамятстве ночная песнь поётся.Не слышно птиц. Бессмертник не цветёт,Прозрачны гривы табуна ночного.В сухой реке пустой челнок плывёт.Среди кузнечиков беспамятствует слово.И медленно растёт, как бы шатер иль храм,То вдруг прокинется безумной Антигоной,То мёртвой ласточкой бросается к ногам,С стигийской нежностью
и веткою зелёной.О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,И выпуклую радость узнаванья!Я так боюсь рыданья Аонид,Тумана, звона и зиянья!А смертным власть дана любить и узнавать,Для них и звук в персты прольётся,Но я забыл, что я хочу сказать,И мысль бесплотная в чертог теней вернётся.Всё не о том прозрачная твердит,Всё ласточка, подружка, Антигона…А на губах, как чёрный лёд, горитСтигийского воспоминанье звона.1920
«Возьми на радость из моих ладоней…»
Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного мёда,Как нам велели пчёлы Персефоны.Не отвязать неприкреплённой лодки,Не услыхать в меха обутой тени,Не превозмочь в дремучей жизни страха.Нам остаются только поцелуи,Мохнатые, как маленькие пчёлы,Что умирают, вылетев из улья.Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,Их родина – дремучий лес Тайгета,Их пища – время, медуница, мята.Возьми ж на радость дикий мой подарок —Невзрачное сухое ожерельеИз мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце.1920
«За то, что я руки твои не сумел удержать…»
За то, что я руки твои не сумел удержать,За то, что я предал солёные нежные губы,Я должен рассвета в дремучем Акрополе ждать.Как я ненавижу пахучие древние срубы!Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко,Никак не уляжется крови сухая возня,И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?Зачем преждевременно я от тебя оторвался?Ещё не рассеялся мрак и петух не пропел,Ещё в древесину горячий топор не врезался.Прозрачной слезой на стенах проступила смола,И чувствует город свои деревянные рёбра,Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,И трижды приснился мужам соблазнительный образ.Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.И падают стрелы сухим деревянным дождём,И стрелы другие растут на земле, как орешник.Последней звезды безболезненно гаснет укол,И серою ласточкой утро в окно постучится,И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.1920
Концерт на вокзале
Нельзя дышать – и твердь кишит червями,И ни одна звезда не говорит —Но, видит Бог, есть музыка над нами,Дрожит вокзал от пенья Аонид,И снова, паровозными свисткамиРазорванный, скрипичный воздух слит.Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.Железный мир опять заворожён.На звучный пир в элизиум туманныйТоржественно уносится вагон:Павлиний крик и рокот фортепьянный.Я опоздал. Мне страшно. Это сон.И я вхожу в стеклянный лес вокзала,Скрипичный строй в смятеньи и слезах.Ночного хора дикое началоИ запах роз в гниющих парниках —Где под стеклянным небом ночевалаРодная тень в кочующих толпах…И мнится мне: весь в музыке и пене,Железный мир так нищенски дрожит.В стеклянные я упираюсь сени.Горячий пар зрачки смычков слепит.Куда же ты? На тризне милой тениВ последний раз нам музыка звучит!1921
ВЕК
Век мой, зверь мой, кто сумеетЗаглянуть в твои зрачкиИ своею кровью склеитДвух столетий позвонки?Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещей,Захребетник лишь трепещетНа пороге новых дней.Тварь, покуда жизнь хватает,Донести хребет должна,И невидимым играетПозвоночником волна.Словно нежный хрящ ребёнкаВек младенческой земли —Снова в жертву, как ягнёнка,Темя жизни принесли.Чтобы вырвать век из плена,Чтобы новый мир начать,Узловатых дней коленаНужно флейтою связать.Это век волну колышетЧеловеческой тоской,И в траве гадюка дышитМерой века золотой.И ещё набухнут почки,Брызнет зелени побег,Но разбит твой позвоночник,Мой прекрасный жалкий век!И с бессмысленной улыбкойВспять глядишь, жесток и слаб,Словно зверь, когда-то гибкий,На следы своих же лап.Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещей,И горячей рыбой плещетВ берег тёплый хрящ морей.И с высокой сетки птичьей,От лазурных влажных глыбЛьётся, льётся безразличьеНа смертельный твой ушиб.1922