Актриса
Шрифт:
А с улицы простуживало холодом, хотя снега так и не было. До Нового года оставалось три дня, и Тая очень волновалась, чтобы мы его хорошо и приятно встретили. «Как встретишь Новый год, такой и год будет», — говорила она.
— Алешенька, почему вы грустный? — шепчет Тая. — Вам не нравится здесь? Или я не нравлюсь?!
— Что вы, на редкость уютная квартира.
Большая кровать состояла из двух половин. Она лежала под моим одеялом. Ее грудь, не «торчащая», как у немок, давила в мои ребра.
— Как вы хотите праздновать свой день рождения?
— Никак.
— Почему?
— Деньги —
— Мы что-нибудь придумаем. Я благодарна Богу, что вы родились. И что он сделал так, что мы встретились.
Я обнял механически ее плечи. Но все еще не мог переступить преграду, обиду, заражение…
Она стала возбуждать меня.
— Как вам приятно, Алешенька, скажите. Я хочу вам доставить удовольствие.
Я отключился и предоставил ей полную свободу действий. Мы были голые. После нескольких скольжений грудью по моему телу она оседлала меня. И стала делать массажные движения на устье «моего друга». Он стал наливаться и напрягаться. Актриса хотела ввести его внутрь, чувствуя губками предельное напряжение. Я опередил ее, надев фашистский презерватив (первый раз в жизни). Она обняла мои плечи, развела достаточно ноги, и «мы» проскользнули внутрь. Тая была возбуждена. Она сделала несколько плавных расчетливых движений бедрами. Она как бы насаживалась, то приподнималась. Насаживалась, то приподнималась. Насев, отдавалась. Вверх — вниз, вверх — вниз.
В окно падал свет, я не опустил шторы. Актриса сидела на мне, на «нем», и как римская наездница прижимала коленями мои бедра. Мы начали езду… Сначала шли шагом, потом рысью, и уже скачка приближалась к галопу. Я поражался ее точным, чувствующим движениям. Она удерживала мой конец, не соскакивая и крутя его внутри. Как хотела. Она разогналась: тело взлетало вверх — с прыгающими грудями, крутящимися по орбите. Взрывная волна уже от корня поднималась к головке, уздечка напряглась, я чувствовал, что приближается кульминационный момент. И конвульсивно выгнулся в дугу. Она замерла, сжала его кольцом и бешено закрутила бедрами. Я исторгался рывками, весь, до конца. И, как бы чувствуя оргазм момента, она уже плавно оседала, слегка приподнимаясь и плавно оседая опять. Как наездница, потом ее грудь упала на мою.
— Вам понравилось, Алешенька? — шептали ее губы в мое ухо.
— Безумно.
Я был просто восхищен и изумлен, насколько классически и классно она исполнила позицию. Это отличалось разительным контрастом с предыдущими попытками и было на десять голов выше. Я, наверно, должен употребить на «десять головок» выше. (Прости мне вольный стих, читающий.)
Литература — единственный вид искусства, где почему-то запрещено или запретно описывать обнаженную натуру, ню или акт. Но в живописи и фотографии — это свободно, разрешено и принято. Как и в кино, шоу, перформансе и других прикладных видах искусства. В чем же литература, эта куртизанка, так провинилась?!
— Вы меня поразили, Тая.
— Я рада, Алешенька. Я могу вас поразить еще?
Сказал
— Вы хотите еще?..
Такое — я хотел еще. И она объезжала меня ночью еще два раза. Поражая опять. Мне казалось, что наконец-то прорвалось… Finally.
Мы проснулись в одиннадцать, так как зазвонил телефон. Максим справлялся о Новом годе. Оставалось два дня.
— Ты заболел? — спросил я заботливо.
— Почему?
— Звонишь так «рано», в одиннадцать утра!
— Да Оскар, уезжая в галерею, разбудил.
— Но ты там Вианочку не трожь.
— Не буду — раз ты просишь.
Рассмеялись — это напоминало старые времена и прежние шутки.
— Хочу увидеться с тобой, Алешик. Вы там встали уже?
— И встали, и легли, и опять встали…
Он рассмеялся.
— Только местоимение другое и число, — продолжал я.
— Занятие сексом укрепляет нервную систему, — после философской паузы произнес он. — И все становится чисто нервным. Кушать хочется…
— Приезжай, накормим завтраком.
— С удовольствием, а то тут у них…
— Сколько тебе нужно времени добраться?
— Эдак час двадцать.
— Ты что, вплавь по Рейну собираешься?!
— Нет — автобусом, а в городе — трамваем.
— А что, еще трамваи ходят? С войны…
Он приехал через два часа, и мы угощали его всем тем, что купили в соседнем супермаркете. Он остановился, успокоившись тогда, когда маленький холодильник опустел. Наши припасы на «этот год» были уничтожены. Хотя бутылку имперской водки и шампанского Тая для чего-то припасла, для какого-то случая.
Вечером мы шли к следующему родственнику в гости. Тае оказывался всяческий почет и внимание. Она была актриса и дочь знаменитого отца.
— Максим, — сказала она ласково, — какие планы в немецком государстве на Новый год?
— Боевые! Алеша — главнокомандующий, ему и ёлку в руки.
— Я не у себя дома, я в гостях.
— Чувствуй себя как дома, — посоветовал Максим.
— А у Оскара нельзя собраться, у него большое жилище? — спросила Тая.
Оскар категорически не хотел, чтобы на Новый год собирались у него, а изъявил волю собраться в ресторане. Меня абсолютно не прельщала перспектива проводить с Оскаром Новый год в ресторане. Я уже знал, чем это кончается. Он подставлял и раскручивал меня. Все родственники, находясь в претензиях друг к другу, собирались кто куда. А я-то думал собрать их вместе и впервые отпраздновать Новый год — дома.
Тая с легкой улыбкой смотрела на меня. С такой легкой сценичной улыбкой. Я не хотел посвящать ее в семейные междоусобицы и обещал ей справить Новый год. Кстати, в предыдущем предложении нет причинно-следственной связи…
— Я предлагаю, я, конечно, только предлагаю…
— Не тяни кота… — посоветовал от души Максим. — Ты же знаешь, что сделаем так, как ты хочешь. И только упаси Господи ослушаться — испорчу себе жизнь на весь Новый год!
Я улыбнулся. У него было хорошее чувство юмора. (И раскованность в манерах.)