Аль-Амин и аль-Мамун

Зейдан Джирджи

— Так вот, внучка моя родилась после того, как ты уехала. А когда убили ее отца, она была совсем еще маленькой. Случилось, что в тот злосчастный день она находилась с невольницей в нашем имении близ Багдада, а когда ар-Рашид его захватил, невольница бежала с девочкой в глухую деревню. Там они и жили, пока мне об этом не стало известно, тогда я поехала за внучкой и увезла ее еще дальше от Багдада. Потом мы переехали в аль-Мадаин, где остановились у совсем чужих людей — очень они нам помогли, дай бог им здоровья! — и прожили мы там многие годы в тишине и спокойствии. И вот послал нам господь человека, прежде нам неизвестного, который стал относиться к нам заботливей, чем родной отец, и ласковей, чем брат. Познакомились мы несколько лет назад: жил он в доме

по соседству с нашим. Чужой человек, неведомо какого роду и племени, — ну, да милость божия всегда изливается невесть откуда! Вот стал он заходить к нам и расспрашивать, в чем мы нуждаемся, а после все нам приносить. Денег при этом не брал и благодарностей наших не желал слушать. Так и поддерживал он нас все это время, а мы не знали, кто он, и нам уже казалось, что это небесный посланник, который несет милость господню, нами незаслуженную.

Слушая рассказ Аббады, Дананир время от времени смотрела на девушку, любуясь ее красотой, но, увлеченная историей, не обратила внимания, что та при упоминании о добром незнакомце прикрыла лицо покрывалом, иначе, заметив, как вспыхнул румянец на щеках юной гостьи, Дананир легко догадалась бы, что таилось у нее на сердце.

— Воистину, мир не без добрых людей, — заметила Дананир, восхищенная поведением незнакомца. — Подобное благородство присуще только Бармекидам. Вы так и не узнали, кто же ваш благодетель?

— Нет. Похоже, он перс по происхождению. В аль-Мадаин он приехал недавно, а прошлое свое тщательно скрывает. У себя дома он запирается на все запоры и может по целым дням не показываться на люди. Потому и пошли о нем разные толки: одни говорят, что он колдун, алхимией занимается, другие — что он богач и прячет в своем доме несметные сокровища, которые там же и нашел, поскольку дом этот построен на развалинах дворца шаха Шапура [38] . До того, как был основан Багдад, сам халиф аль-Мансур жил в нем.

38

Дворец шаха Шапура — находился, по преданию, в древнем Ктесифоне (совр. аль-Мадаин), столице иранской династии Сасанидов.

— А как зовут вашего благодетеля? — спросила Дананир.

— Его зовут Бехзад аль-Джундишапури.

Тут Зейнаб встрепенулась, вспомнив хорасанского лекаря, который, как ей было известно, жил также в аль-Мадаине.

— Наш лекарь, по-видимому, его знает, он ведь часто бывает в аль-Мадаине, — сказала она. — Может быть, сегодня вечером он приедет, вот тогда мы его и спросим!

— Вряд ли кто-нибудь знает его, — усомнилась Аббада. — Но кем бы ни оказался наш благодетель, он заслуживает всяческих похвал. Может быть, это господь хочет с его помощью воздать нам за вынесенные страдания? Хотя пути судьбы никому не ведомы и пока она лишь преследовала нас. С тех пор как закатилась наша счастливая звезда, не успели мы только насладиться минутным покоем, как на нас обрушивается новое несчастье.

— Что это значит? — спросила Дананир.

— А то, что стоило нам подумать, что люди забыли о нас, как вновь столкнулись с их злобой и ненавистью.

— Кто же эти люди?

Глава 14. Признание Аббады

Аббада посмотрела на внучку, и по зардевшемуся лицу девушки Дананир поняла, что дело, видимо, касается Маймуны и Аббада не хочет говорить при ней. Тогда Дананир решила как-нибудь отвлечь девушку.

— Уже поздно, а мы еще не предложили вам поужинать, — сказала она. — Госпожа позволит подать кушанья?

Аббада мигом поняла замысел Дананир.

— Спасибо, мне не хочется, а вот Маймуна поест. Она проголодалась.

Их намерение скрыть от нее разговор не ускользнуло от девушки, но она только кивнула головой, соглашаясь на предложение Дананир.

— Пожалуйте и вы, госпожа, ужинать вместе с нашей дорогой гостьей, — обратилась Дананир к Зейнаб

и сама встала.

Привыкшая, как и Маймуна, к послушанию, девушка повиновалась, и они все вместе вышли. Дочь эмира понравилась Маймуне своим умом и красотой, а вообще-то ее можно было полюбить за одну только доброту, — недаром говорят, что доброта обращает сердца людские в рабство.

Дананир, отдав приказание слугам подать ужин, вернулась к Аббаде, полная страстного желания услышать продолжение рассказа. Плотно прикрыв дверь залы, она подошла к Аббаде, — та сидела, низко склонив голову, — и стала ее утешать. Старой женщине было приятно, что Дананир столь почтительно и ласково относится к ней, старается всячески ей услужить, по-прежнему видя в ней госпожу. Ведь она, изведав горечь унижения после былого величия, так нуждалась в подобном утешении!

Для человека благородного естественно быть великодушным, он охотно признает превосходство других людей над собою и чувствует при этом уважение к ним. Но есть люди, столь низкие и малодушные, что они отрицают даже саму возможность чьего-либо превосходства над ними, — эти люди в силу своего высокомерия способны причинить вред человеку, делающему им добро, особенно если человек этот, рожденный в бедности, волею судеб сумел как-то возвыситься; более того, случается, что зло, сокрытое в душах этих людей, нашептывает им мысль стереть с лица земли хоть в чем-либо их превосходящего.

Дананир была чужда этих чувств, ей доставляло радость оказывать почтительное внимание своей бывшей госпоже. А та в свою очередь, видя неподдельный интерес со стороны воспитательницы внучки халифа, расположилась к ней всем сердцем.

Теперь, когда они остались вдвоем, Аббада взглянула полными слез глазами на Дананир и со вздохом сказала:

— О, Дананир! Я гляжу на тебя и вспоминаю дни былого счастья! Спасибо за то, что уважила и утешила меня, старуху, сейчас, когда самые близкие люди забыли меня или притворяются, что ничего не помнят. Она всхлипнула. — Но жизнь полна превратностей. Дело, с которым я пришла сюда, очень важное, иначе я ни за что не стала бы утруждать вас.

— Ну что ты, госпожа, какие же затруднения! — прервала ее Дананир; она обняла старую женщину и ласково ей улыбнулась. — Ты — моя повелительница, мне надлежит только повиноваться тебе.

Аббада вновь тяжело вздохнула.

— Ты ведь знаешь аль-Фадля Ибн ар-Рабиа? — начала она.

Едва услышав это имя, Дананир смекнула, что дело, с которым пришла во дворец Аббада, весьма важное: ведь старуха упомянула о том самом человеке, который, исходя завистью, всячески раздувал вину Джафара перед халифом ар-Рашидом. Это он, аль-Фадль Ибн ар-Рабиа, добился, чтобы Джафара казнили, а сам занял его место.

— Знаю, конечно знаю, госпожа, — сказала Дананир. — Что же еще он сделал?

— Да не о нем сейчас речь, на сына его, Ибн аль-Фадля, хочу пожаловаться.

— На сына? — удивилась Дананир.

— Уж не знаю, как прослышал он про Маймуну, не ведаю, где он мог увидать ее, да только голову совсем потерял из-за нее, а может, прикидывается. Словом, замыслил он зло против нас. Несколько недель тому назад послал к нам домоправительницу своего отца, чтоб сосватала она ему Маймуну. Та в учтивых словах изложила его просьбу, добро разное сулила. В тот раз не стала я ему наотрез отказывать, боялась, что преследовать нас начнет, думала, может, сам отступится. Да только не отступился он от своего намерения и все продолжал нас уговаривать, заверял, что лишь добра нам с Маймуной желает, уж так сильно ее полюбил! Да и домоправительница его подтвердила, что любит он девушку великой любовью, а нам всякого счастья желает, и посему нам нужно на предложении его согласиться. Уж как я ни извинялась, как ни выкручивалась, ничего не помогло. Тогда я взмолилась к ней, чтобы уговорила она его отказаться от Маймуны, и она обещала. Много дней она к нам не показывалась, я решила, что затея моя удалась, и успокоилась. Но вот вчера вечером вновь пришла она к нам с известием, от которого помутился мой разум и оборвалась последняя ниточка надежды…