Алая нить
Шрифт:
– Тебе дают место в университете Зальцбурга и возможность защититься там же.
– Что?
– Соглашаться надо, как обычно, не мешкая. Приглашают на полтора года, обеспечивают материалами, временем для завершения диссертации и небольшой стипендией.
– Насколько небольшой?
– Очень небольшой, Соня. Настолько небольшой, что придется подумать о заработке. Так ты едешь?
– Еду!
Через восемнадцать месяцев у нее будет корочка, открывающая двери всех университетов. Она станет тем, кем хотела стать, а Мика, которого она наконец заберет, сможет гордиться «мамой-профессором». Соня засыпает над разбросанными листами своего научного
До конца обучения остаются считаные недели, до завершения диссертации – страницы. Соне кажется, что ничто на свете не сможет помешать осуществлению ее планов, – но тут из почтового ящика проливается яд первого письма нашедшей ее свекрови.
Старшая дочь Антона не может ходить. Вот она, беспомощно лежит на кровати с закрытыми глазами. И совершила это преступление, естественно, она, Соня, которая дважды отняла у девочки отца. И если первый удар малышка перенести смогла, то второй оказался для нее роковым. Рядовые врачи не смогли поставить крошку на ноги, а на светил психиатрии у бабушки и мамы нет средств. Соне предлагается исправить содеянное и оказать помощь как можно скорее, если «она не хочет быть проклятой и вечно гореть в аду».
Ужасы геенны огненной Соню не страшат, а невольная вина перед девочкой не дает спать по ночам, заставляя искать хоть какой-нибудь способ помочь. И Соня находит такой способ. Во Всемирной паутине можно обнаружить кого угодно: и коллекционеров старинных партитур, и мошенников. Обманщики готовы оплатить Сонин талант. Клиенты ждут. Девушка простаивает часы в музее, изучая почерк великого композитора, а вечерами выводит ноты на состаренной бумаге, которую собирается подписать автографом всемирно известного австрийца.
Часть 3
Превращения
1
Съемки оставляют кабардинца равнодушным. Он неторопливо складывает в безразмерный рюкзак диковину за диковиной, обстоятельно описывая поклажу на непонятном языке:
– Страховка, карабин со специальной защелкой без крючка, петли, оттяжка, ролик…
Лола кивает, вслушиваясь в монотонное бормотание переводчика. Смысл слов и назначение предметов, которыми смуглый хмурый иностранец усердно наполняет огромную сумку, продолжает оставаться неясным.
– …Ледоруб, кошка с комбинированным креплением, каска…
Лола улыбается и солидно повторяет знакомое английское «шлем».
– …Жумары, левый и правый, – продолжает кабардинец свою работу.
Лола вопросительно смотрит на сопровождающего. Тот молча разглядывает легкие овальные железяки с отверстиями для рук и несколькими маленькими круглыми дырами.
– Что это? – не выдерживает девушка.
Недоуменно пожимая плечами, переводчик переадресовывает вопрос альпинисту. Тот с презрением смотрит, качает головой, достает длиннющий стальной трос, продевает его конец сквозь предмет с таинственным названием и удовлетворенно бросает гостям короткую фразу.
– Вот, – сообщают Лоле, – зажим.
– Я не понимаю.
Она выразительно разводит руками, вызывая у кабардинца новый приступ превосходства. Он лениво забирается на стул и протягивает другой конец троса через стальные завитки ампирной люстры.
– Что происходит? – звучит обеспокоенный голос оператора.
– Не знаю, – быстро отвечает Лола, стараясь улыбчивой гримасой скрыть волнение, – но в любом случае мы успеем его спасти.
Подтверждая их наихудшие
Лола подбегает к окну, сдувает с лица меховую опушку капюшона, который не может снять даже в доме (домбайские холода во сто крат перекрыли мексиканские), с восторгом смотрит на выступающую среди гор вершину Эльбруса и, восхищенно показывая на пик, интересуется:
– Туда? Вот так?
– Нет, – не желает кабардинец снимать маску лидера, – не так.
Он выводит Лолу на середину комнаты, надевает ей на голову каску, а на плечи – рюкзак со всем только что перечисленным обмундированием. Альпинист поднимает правую руку женщины со стиснутым жумаром вверх и, снисходительно шепнув: «Вот так», отпускает неопытную журналистку, предусмотрительно отпрыгивая в сторону.
Лола зажмуривается, ожидая головокружительный полет. Она думает, что через какое-то мгновение окажется под потолком и должна будет заставить себя во что бы то ни стало разжать пальцы и выпустить несущую ее вверх железяку. Девушка не успевает оторваться от пола. Тридцать килограммов горноспасательного скарба за ее спиной перевешивают тягу троса, и Лола как подкошенная падает на рюкзак и лежит на нем, дергая ногами, забыв опустить руку с вложенным зажимом.
Картинка на экране пляшет, вибрируя вслед за камерой хохочущего оператора. Стены студии в Мериде сотрясаются от громкого гогота.
– Тяжела и неказиста жизнь простого альпиниста, – в который раз поддевает Лолу Хосе заученной на Чегете поговоркой русских спасателей.
Дон Диего, довольно улыбаясь в седые усы, подмигивает своей протеже и снова обращается к монтажеру со старым заданием:
– Отмотай-ка назад!
2
– Вперед, только вперед, – внушает себе Катарина, рассматривая в зеркало заднего вида дверь гаража.
Искушение въехать обратно в спасительную темноту подземелья растет с каждой секундой. Железные ворота демонстрируют свое отражение, приглашая нырнуть в свою пасть и заглушить двигатель. Перед Катариной мелькают картинки: вот она жалобной тенью выползает из своей малолитражки, вот, сломленная и несчастная, поднимается в дом, вот сидит на краешке ванны, наполняя железное ведерко скомканными мокрыми салфетками, отмахиваясь от назойливого стука в дверь и тревожного кудахтанья няни Аниты: «Что случилось, Катарина?»
– Как будто ты не знаешь, что? – цедит женщина ни в чем не повинному зеркалу. Отбросив фантазии, она тянется к пульту, собираясь открыть себе путь к отступлению. Все так и будет: битый час она, закрывшись от мира, прорыдает над своей ужасной судьбой и потерянной жизнью, потом промокнет вспухшие веки сухим полотенцем, затем наберет номер и не терпящим возражений тоном попросит расчет. Чем она объяснит свое поведение? А разве она обязана это делать?
– Мне кажется, ты была довольна должностью, – растерянно скажет начальник службы спасения, и Катарина почувствует его грусть.