Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

она потеряла, и плачет.

Основой пьесы «Роза и Крест» в передаче автора

была драма Бертрана-человека. Этот «серый герой»

жертвует жизнью ради настоящего большого чувства; он

любит людей, он ждет и верит, что для них придет луч­

шая жизнь.

Частые встречи и беседы с Блоком помогали мне

раскрыть образ Изоры; так родилась ее биография: ис­

панка, дочь бедной швеи, росла без отца, волевая, креп­

кая натура, способная на борьбу,

много выше окружаю­

щих ее людей, в ней живут настоящие чувства и, наряду

с детской непосредственностью, есть своеобразная муд­

рость взрослого человека; она чувствует, что радость

должна прийти через страдания, но как?

5 А. Блок в восп. совр., т. 2 129

Исполнение этой роли не должно быть мечтательно-

однотонным на голосе инженю. Нет, это героиня, она

вся связана с природой, и силы ее просыпаются с прихо­

дом весны. Она не бредит в полусне, оттого ее так сер­

дит, когда ее состояние называют меланхолией. Мы дого­

ворились с автором, что о сне, который Изора рассказы­

вает Алисе, несмотря на такие слова, как «сплю я в

лунном луче», следует говорить как об яви, весь моно­

лог нужно произносить знойным, горячим голосом, чув­

ствуя пряный воздух юга. В этом сне в ней просыпают­

ся чувства женщины, которые приходят на смену де­

вичьим мечтам. Этот монолог был несколько удлинен по

сравнению с первым чтением автора.

Меня интересовало, как должна напевать Изора пес­

ню Гаэтана. По замыслу автора и Владимира Ивановича

Немировича-Данченко, слова этой песни, которые часто

повторяются Изорой и Бертраном, должны были звучать

очень сильно, мужественно, как призыв. Если бы Гаэ-

тан пел ее иначе, весь смысл пьесы был бы совсем иной.

Порывистый и очень стремительный — таким Блок пере­

давал Гаэтана; седые волосы и юное лицо, умудренный

жизнью, но с молодой душой. Придворной даме Алисе

не разобраться в смысле его песни. Она и характеризует

ее примитивно и пошло, но Изора слышит ее по-другому.

И она и Бертран глубоко понимают слова Гаэтана.

При наших встречах с Александром Александровичем

мы говорили не только о его пьесе и о моей роли.

Я помню его высказывания о других пьесах, шедших в

Художественном театре. Например, о Чехове. Он нахо­

дил, что исполнение чеховских пьес и постановка пре­

красны, но Чехов не был в числе любимых его драма­

тургов. Не знаю почему, Блок очень хотел, чтобы я по­

знакомилась с Андреем Белым, и спрашивал меня, по­

чему я не читаю его стихов. Я прямо ему ответила:

«Я не люблю его, он мне не нравится,

я его не чувст­

в у ю » . — «Вам надо узнать его поближе, и вы свое мне­

ние перемените».

Моей работе Блок уделял очень много внимания. По­

могал своими советами, писал мне очень интересные

письма. Вот одно из них:

26 мая 1916

Ольга Владимировна, приехать мне весной не судьба;

так и Лужской написал. Значит — до осени.

130

Вчера, идя по улице, вдруг вижу: «Мара Крамская».

Я зашел. Жарко очень, смотрел только 3-ю и 4-ю кар­

тины; экран плохой, куски ленты, вероятно, вырезаны.

Вижу Вас и на лошади, и в шарабане, и все — что-то

не то; думаю — не буду писать Вам об этом; какая-то

неуверенность, напряженность, нарочитость: играет

Ольга Владимировна, но не вся, а в каждом отрывке

играет только часть ее, другие — молчат. Есть кинемато­

графическая неопытность. Только местами все та же

мера, умеренность выражения чувств и строго свое,

свои оттенки. Кончается чтение письма (прекрасна

мера — только брови и шаг вперед мимо стола).

И вдруг — эпилог в «притоне». Тут я вспомнил мгновен­

но слова Константина Сергеевича о том, что «шалость»

и есть в Вас настоящее. Вспомнил и «аристократку»,

разговаривающую со знакомым молодым человеком о Ху­

дожественном театре. Глубоко мудро сказать, что Вы —

«характерная» актриса в лучшем смысле, т. е. в том смыс­

ле, что «характерность» есть как бы почва, земля, что-то

душистое. Не знаю, так ли я сейчас скажу: «жизнь» (что-

то случившееся) — «собрала», сделала «англичанкой»,

«суховатой» (Вы — утром на репетиции; Вы в большом

обществе на экране); стоит «расшалиться» — и все по-

другому («о, художница», замечаю я от себя, перескаки­

вая через несколько мыслей, м. б., невнятно даже: «Вы

сами не знаете, какую трагедию переживаете: все ту же,

ту же, нашу общую, художническую: играете... говоря о

жизни») *.

В притоне: это припухшее лицо, эти несмотрящие

глаза, опустившиеся, жалкие веки; какая-то циничная

фраза, грубо брошенная в сторону; как бросилась и за­

слонила, как упала на стол. Вот — почти совершенное