Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

А люди шепчут неустанно

О ней бесстыдные слова.

Читая его пятистопные белые ямбы о северном море,

которые по своей классической образности единственные

в нашей поэзии могут сравниться с пушкинскими, я

вспоминаю тогдашний Сестрорецкий курорт с большим

рестораном у самого берега и ту пузатую, допотопную

моторную лодку, которую сдавал напрокат какой-то по­

луголый татуированный грек и в которую уселись, пройдя

по дощатым

мосткам, писатель Георгий Чулков (на­

сколько помню), Зиновий Гржебин (художник, впослед­

ствии издатель «Шиповника») и неотразимо, неправдо­

подобно красивый, в широкой артистической шляпе, за­

горелый и стройный Блок.

В тот вечер он казался (на поверхностный взгляд)

таким победоносно счастливым, в такой гармонии со всем

окружающим, что меня и сейчас удивляют те гневные

строки, которые написаны им под впечатлением этой

поездки:

Чт о сделали из берега морского

Гуляющие модницы и франты?

Наставили столов, дымят, жуют,

Пьют лимонад. Потом бредут по пляжу,

Угрюмо хохоча и заражая

Соленый воздух сплетнями...

Я вспоминаю изображенный в тех же стихах длинный,

протянутый в море, изогнутый мол, на котором действи­

тельно были нацарапаны всевозможные надписи, в том

числе и те, что воспроизводятся в блоковском «Северном

море». Впоследствии я нередко причаливал к этому молу

мою финскую шлюпку, приезжая в Сестрорецк из Куок-

калы, и всякий раз вспоминал стихотворение Блока.

Я часто встречал Александра Александровича там, в

Сестрорецке, а чаще всего в Озерках и в Шувалове, ко­

торые он увековечил в своей «Незнакомке» и в стихотво­

рении «Над озером».

Когда я познакомился с ним, он казался несокрушимо

здоровым — рослый, красногубый, спокойный; и даже

меланхоличность его неторопливой походки, даже тяже­

лая грусть его зеленоватых, неподвижных, задумчивых

глаз не разрушали впечатления юношеской победитель­

ной силы, которое в те далекие годы он всякий раз про-

220

изводил на меня. Буйное цветение молодости чувствова­

лось и в его великолепных кудрях, которые каштановыми

короткими прядями окружали его лоб, как венок. Нико­

гда ни раньше, ни потом я не видел, чтобы от какого-ни­

будь человека так явственно, ощутимо и зримо исходил

магнетизм. Трудно было в ту пору представить себе, что

на свете есть девушки, которые могут не влюбиться

в него. Правда, печальным, обиженным и даже чуть-чуть

презрительным голосом читал он свои стихи о любви.

Казалось,

что он жалуется на нее, как на какой-то не­

веселый обряд, который он вынужден исполнять против

воли:

Влюбленность расцвела в кудрях

И в ранней грусти глаз,

И был я в розовых цепях

У женщин много р а з , —

говорил он с тоской, словно о прискорбной повинности,

к которой кто-то принуждает его. Один из знавших Блока

очень верно сказал, что лицо у него было «страстно-бес­

страстное».

И все же он был тогда в таком пышном расцвете

всех жизненных сил, что казалось, они побеждают даже

его, блоковскую, тоску и обиду.

Я помню ту ночь, перед самой зарей, когда он впер­

вые прочитал « Н е з н а к о м к у » , — кажется, вскоре после

того, как она была написана им. Читал он ее на крыше

знаменитой Башни Вячеслава Иванова, поэта-символиста,

у которого каждую среду собирался для всенощного бде­

ния весь артистический Петербург. Из Башни был выход

на пологую крышу, и в белую петербургскую ночь мы,

художники, поэты, артисты, опьяненные стихами и ви­

н о м , — а стихами опьянялись тогда, как в и н о м , — вышли

под белесое небо, и Блок, медлительный, внешне спокой­

ный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней

весной), взобрался на большую железную раму, соеди­

нявшую провода телефонов, и по нашей неотступной моль­

бе уже в третий, в четвертый раз прочитал эту бессмерт­

ную балладу своим сдержанным, глухим, монотонным,

безвольным, трагическим голосом. И мы, впитывая в себя

ее гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сей­

час ее очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно

длилось часами, и вдруг, едва только произнес он послед­

нее слово, из Таврического сада, который был тут же,

внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас

221

многоголосое соловьиное пение. И теперь, всякий раз, ко­

гда, перелистывая сборники Блока, я встречаю там стихи о

Незнакомке, мне видится: квадратная железная рама на

фоне петербургского белесого неба, стоящий на ее пере­

кладине молодой, загорелый, счастливый своим вдохнове­

нием поэт и эта внезапная волна соловьиного пения, в

котором было столько родного ему.

Я хорошо помню ту дачную местность под Питером,

которая изображена в «Незнакомке». Помню шлагбаумы

Финляндской железной дороги, за которыми шла болот­

ная топь, прорытая прямыми канавами: