Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

И хором поддержали его другие юные голоса.

Блок поднял лицо, впервые за весь вечер озарившееся

улыбкой. Он сделал несколько шагов к рампе и теперь

стоял на ярком свету. Он выпрямился, развернул плечи

и словно стал выше. Теперь это был уже совсем другой

человек. Голос его поднялся, и что-то упорное, даже

властное зазвенело в его глуховатом тембре. Он читал

«Скифы». Он читал, и за его плечами вставала герои­

ческая молодая страна, напрягавшая силы

в неслыханной

борьбе со всем миром капиталистического гнета и вековой

несправедливости, страна, посмевшая бросить в лицо

дряхлеющему Западу огненное слово своей юной, рожден­

ной в боях правды:

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы,

Попробуйте, сразитесь с нами!

В последний раз — опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз — на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

Зал театра гремел в рукоплесканиях. Блок стоял не­

подвижно, почти сурово, и вся его поза выражала твер­

дую решимость.

А рукоплескания все гремели. Зал поднялся, как

один человек. Блок тихо наклонил голову и медленно

ушел за кулисы. На вызовы он не появлялся.

Это было в последний раз, когда я его видел. Несколь­

ко дней спустя он уехал с К. И. Чуковским в Москву для

217

дальнейших выступлений, но довольно скоро вернулся,

уже больным, и с тех пор не выходил из дому. Его му­

чила тяжелая сердечная болезнь, которая и пресекла его

жизнь в августе 1921 года.

* * *

Однажды в ясный летний вечер я зашел на Смолен­

ское кладбище. Мне хотелось отыскать могилу Блока *.

Найти ее удалось не без труда. Вся она заросла густой

сорной травой. На ее холмике лежали увядшие стебли

кем-то принесенных цветов.

Я присел на соседней плите. Тишина обступила меня.

Но в ней не было ничего, что говорило бы о разрушении,

о смерти. В ветках низко нависших берез неумолчно вози­

лись птицы. Тусклое солнце медленно опускалось где-то

над Финским заливом. Вечерние мошки весело толклись

в его последних лучах. Тянуло сыроватым туманом с со­

седнего луга. А над взморьем плыли облака, похожие на

сказочную лебединую стаю.

Белый, чуть покосившийся крест весь был исписан

именами посетителей и стихотворными строчками. Среди

них нашел я цитату из юношеских стихов Блока. Посте­

пенно припоминая, я восстановил в памяти

все это сти­

хотворение. И когда мысленно поставил в нем вместо ро­

мантического отвлеченного «ты» понятие «Родина», образ

Блока-лирика озарился для меня, впервые, небывалым

светом:

Когда я уйду на покой от времен,

Уйду от хулы и похвал,

Ты вспомни ту нежность, тот ласковый сон,

Которым я цвел и дышал.

Я знаю, не вспомнишь Ты, Светлая, зла,

Которое билось во мне,

Когда подходила Ты, стройно-бела,

Как лебедь, к моей глубине.

Ты вспомнишь, когда я уйду на покой,

Исчезну за синей ч е р т о й , —

Одну только песню, что пел я с Тобой,

Что Ты повторяла за мной.

* Ныне прах А. А. Блока перенесен на Литераторские мостки

Волкова кладбища в Ленинграде. ( Примеч. Вс. Рождественского. )

218

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ

АЛЕКСАНДР БЛОК

1

Всякий раз, когда я перелистываю его стихотворные

сборники, у меня возникает множество мелких, стариков­

ских, никому, должно быть, не нужных, бытовых воспо­

минаний о нем.

Читая, например, его знаменитые строки:

Ночь, улица, фонарь, а п т е к а , —

я вспоминаю петербургскую аптеку, принадлежавшую

провизору Винникову, на Офицерской улице, невдалеке

от канала Пряжки. Мимо этой аптеки Александр Алек­

сандрович проходил и проезжал каждый день, порою по

нескольку раз. Она была по пути к его дому и в его

«Плясках смерти» упоминается дважды.

Помню, что в тех же «Плясках смерти» под видом

живого покойника частично выведен наш общий знако­

мый Аркадий Руманов, талантливо симулировавший

надрывную искренность и размашистую поэтичность

души.

Я помню, что тот «паноптикум печальный», который

упоминается в блоковской «Клеопатре», находился на

Невском, в доме № 86, близ Литейного, и что больше

полувека назад, в декабре, я увидел там Александра

Александровича, и меня удивило, как понуро и мрачно

он стоит возле восковой полулежащей царицы с узенькой

змейкой в руке — с черной резиновой змейкой, которая,

подчиняясь незамысловатой пружине, снова и снова ты­

сячу раз подряд жалит ее голую грудь, к удовольствию

каких-то похабных картузников. Блок смотрел на нее

оцепенело и скорбно.

219

Она лежит в гробу стеклянном,

И не мертва и не жива,