Александр Невский. Сборник
Шрифт:
— Господи, где я? Где я! Неужто он меня в могилу, в склеп унёс? — в ужасе, цепенея, говорила боярыня. — Неужто он меня с собой взял. Где же он, где?
С отчаянием закинула боярыня руки на голову и застонала; от холода дрожь пробегала по её телу. Она отчаянно закричала; этот крик и услыхал боярин.
— Господи, похоронили, — с помутившимися глазами кричала боярыня, — да я жива, жива!
Вскоре что-то тяжело грохнуло о железную решётку, и в подвале наступила могильная темнота.
Сама
Более или менее успокоенным возвратился боярин в свои хоромы, точно камень тяжёлый, такой, какой он сейчас ворочал только, свалился у него с плеч.
— Теперь только тех покончить, — думал он, — а там всё будет хорошо.
Прошло часа три. Всеволожский сидел глубоко задумавшись, обдумывая какие-то планы. Наконец он поднялся, лицо его было спокойно, — видимо, какая-то удачная мысль созрела в его голове. Он хлопнул в ладоши. Со страхом выглянула из-за двери старуха.
— Что ж это до сей поры Марфы нет, аль без меня засыпаться стала? — с насупившимися бровями спросил старуху боярин.
— Не ведомо мне, боярин, отчего нетути её, а кажись, она завсегда вставала рано! — отвечала старуха.
— Поди покличь её, а коли спит, так побуди!
Не прошло и десяти минут, как возвратилась старуха.
— В опочивальне боярыни нетути, должно, встала!
— А коли встала, так я тебе кликнуть её велел, аль не поняла?!
— В саду нешто? — робко, с замиранием сердца проговорила старуха.
— Где хочешь ищи её, а чтоб она была здесь!
Старуха пропала часа на полтора; боярин ходил по хоромам и довольно улыбался. Снова явилась старуха, бледная, трепещущая, и прямо повалилась боярину в ноги.
— Ты что? — крикнул на неё Всеволожский.
— Хочешь, боярин, казни, хочешь милуй: виновата я, окаянная! — завопила она не своим голосом.
— В чём виновата-то?
— Везде бегала, везде искала, боярыни нигде нетути!
— Да куда же ей деваться? — грозно, наступая на старуху, спрашивал Всеволожский.
— Не знаю, милостивец, не знаю, кормилец. Покаюсь, грешница, я её со вчерашнего дня не видала.
— Как со вчерашнего? — зыкнул боярин.
— Да так, отец родной! Вышла она это в сад, а там…
— Что там? Говори, старая чертовка, — не то задушу, не жить тебе на свете! — гремел боярин.
— Ох, грех, ох, нечистый попутал! — вопила старуха.
— Да говори же, окаянная!
— В скорости, боярин, какой-то разбойник в дом ворвался...
— Ну, дальше-то что?
— Дальше-то? Дальше, милостивец ты мой, я выскочила на крыльцо, начала народ созывать, никто не вышел; побежала я в людскую, меня же оттуда взашей вытолкали,
— Да что ты мне, окаянная, сказки сказываешь! Дело говори! Что дальше-то было?
— Дальше-то? Дальше ничего не ведаю. Боярыни я больше не видала; с перепугу-то я в уголке заснула, пока ты, кормилец, не разбудил меня!
— Да куда же ты смотрела, старая чертовка, на то ли ты в дому приставлена? А? Говори, проклятая?! — расходился не на шутку боярин.
— Прости окаянную меня, грешницу, уж больно я перепугалась!
— Перепугалась?! — кричал боярин, пиная ногами, валявшуюся на полу старуху. — Перепугалась? Погоди, треклятая, я тебя ещё пуще перепугаю, погоди ты, анафема! Запорю, повешу, удавлю я тебя!
— Помилуй, пощади, отпусти душу на покаяние! — вопила старуха.
— Пошла вон, проклятая!
Старуха быстро вскочила на ноги и бросилась было за дверь.
— Стой!
— Что прикажешь, милостивец? — слезливо проговорила старуха.
— Ступай в людскую, пошли холопов! — приказал боярин.
Старуха опрометью бросилась за дверь.
— Ну, дай Бог, чтобы и дальше так шло! — бормотал боярин. — Кажись, теперь всё ладно!
При одном шуме холопских шагов боярин преобразился, на его лице явилась суровость, в глазах заблестело бешенство.
— Ворота на запоре были? Никто после меня или раньше не выходил со двора? — строго спросил он выступившего вперёд тиуна.
— Никто, господин, не выходил, птица через забор не перелетала!
— Так ли? Не лжёшь ли?
— Как перед Богом, так и перед тобою, господин, говорю, никто не выходил! — уверял тиун.
Боярин злобно усмехнулся.
— А куда же дружинник девался? — спросил он.
— Какой такой дружинник? — спросил, словно ничего не зная, тиун.
— А вот что меня вздул, черт-то? — выскочил незваный-непрошеный челядинец.
— Как вздул? — спросил боярин, хмурясь.
— Ох, как он, чёртов сын, боярин, вздул! Доныне ребра болят; только он не выходил отсюда.
— Куда же он девался?
— Так мне и мнится, что это сам черт был.
— Сам ты дубина, черт! — вскипел боярин. — А тебя, — обратился он к тиуну, — за твоё незнайство я свинопасом сделаю!
— Прости, боярин, правду молвлю! — взмолился тиун.
— Ну, ладно, расправа с тобой потом будет, а теперь собери всех до единого холопов, разошли по всем закоулкам, разыщи мне боярыню; её без меня здесь украли; не разыщешь ежели, голову свою сложишь!
Вздрогнули холопы. Новость о пропаже боярыни поразила их как гром. Тиун был сам не свой, ему, по-видимому, хотелось что-то сообщить боярину и боялся он. Всеволожский заметил это.