Александр Невский. Сборник
Шрифт:
Солнце было уже низко, когда рыбаки добрались до своей избушки. С участием встретила старуха хозяйка неожиданного гостя, внимательно осмотрела его и улыбнулась.
— Ничего, жив будет, — проговорила она и принялась хлопотать около бесчувственного боярина.
Три недели пролежал Всеволожский. Наконец на четвёртой неделе, утром он открыл глаза и огляделся. Простая обстановка избы поразила его, он не мог понять, каким образом здесь очутился. С удивлением глядел боярин и на хозяев.
— Скажите, добрые люди, кто вы
Оторопелый старик, не отвечая, бросился за перегородку.
— Авдотья, а Авдотья?! Никак, наш больной опамятовался!
— Что, родимый? — участливо обратилась вошедшая хозяйка. — Полегчало тебе?
— Да ничего, бабушка, — проговорил боярин, — только вот подняться не могу, словно всё не моё.
— Известно, об этом что и говорить: три недели без памяти лежал!
— Три недели?
— День в день; и угодил же тебя лиходей какой-то!
Всеволожский начал припоминать, что с ним было, как он попал сюда. И память начала воскресать.
Три недели прошло с того страшного дня, и в три недели много воды утекло. Вороги одолели его, все планы рушились, всё пропало! Гневом закипело сердце: кабы сила, сейчас бы полетел в Великий Новгород, силушки оставили его.
— А скажи, добрый человек, — обратился старик ко Всеволожскому, — кто таков ты будешь? Как нашли мы тебя, сумнение нас взяло: по облику да по одёже ты боярин, а как тебя занесло к нам всего мокрого да в крови, ума не приложим.
Этот простой вопрос смутил Всеволожского; скрываться не было ему причины, но и открываться не хотелось. Бог весть у кого находится он. Не вороги ли и они?
— Вам не всё равно, кто я, за вашу доброту и уход я заплачу щедро! — угрюмо проговорил Всеволожский.
— Нам от тебя ничего не нужно, — огорчившись, проговорил старик, — коли и приютили и выходили тебя, так это мы по-человечески, не из-за корысти; а не хочешь открыться нам, так и не нужно, твоё дело. Только одно скажу: добрый человек скрываться не станет, а коли ты лиходей, так лучше бы оставался там на берегу!
— Вишь, что вывез-то! — с сердцем заметила старуха. — До седины дожил, а ума не нажил.
Смутили Всеволожского слова старика.
— Не лиходей я, дед, а боярин новгородский Всеволожский.
— Ну, так и есть! То-то, вижу, обличье твоё мне знакомо: ведь ты кушать всегда изволишь мою рыбу; я тебе её поставляю.
Прошла ещё неделя. Всеволожский стал вставать с постели, силы заметно прибавлялись, могучая, крепкая натура брала своё.
— Ну, теперь, скоро можно и домой отправляться. Ох, что-то дома-то делается, — что Марфуша-то, чай, вдовой себя считает, эх, скорей бы, скорей.
Прошло ещё две недели. Всеволожский почти совсем окреп и начал собираться в Новгород.
В один день по Волхову пронёсся колокольный гул.
— Что за праздник? — тревожно спросил боярин.
— Князя встречают! — весело ответил хозяин.
— Какого
— Ничего не горожу! — обиженно проговорил рыбак. — А князя, говорю, встречают, Александра Ярославовича, какого же ещё другого!
Белее мела сделался боярин, невольно схватился за сердце, готовое разорваться.
А звон продолжается и словно тяжёлым молотом бьёт по старой боярской голове, терзает его озлобленное, наболевшее сердце.
«Коли так, коли этот звон проклятый слышен, значит, Новгород не далеко. Может, хватит силушки добрести, — раздумывает боярин, — только бы на дорогу попасть».
— Ну, прощайте, добрые люди, — проговорил Всеволожский, входя в избу и обращаясь к хозяевам. — Поблагодарил бы я вас за ваш уход, да ничего со мной нетути; будете в городе, заходите ко мне, будете дорогими гостями, в долгу не останусь, век буду вас помнить.
— Да ты куда же это собрался-то? — спросил старик.
— Нужно в Новгород, ничего не знаю, что там деется.
— Э, что ты, боярин, какой тебе Новгород! Ты ещё очухайся: тебе и до половины не добраться, свалишься, — говорила хозяйка.
— Как-нибудь добреду!
— Нет, боярин, не пущу я тебя, — решительна проговорил старик.
— Нельзя мне оставаться больше, дело не терпит.
— Ну, коли уж так хочешь в город, я свезу тебя в лодке, а так не пущу.
Начались сборы, и через полчаса рыбак работал вёслами, не без труда справляясь с течением Волхова.
Солнце всё ниже и ниже садится, быстро надвигается ночь, вдали чёрным пятном обрисовалась туча.
— Быть грозе! — промолвил рыбак.
Всеволожский тревожно взглянул на надвигающуюся тучу.
— Успеем ли добраться до места? — проговорил он.
— Недалече осталось, — успокоил его старик, налегая на весла.
Действительно, они въехали в город; вдали зачернел мост; невольная дрожь пробежала по телу боярина при виде этого моста. А вон вдали затемнели деревья и его собственного сада. «Жена небось спит уже, — думается ему. — Пожалуй, как увидит, перепугается насмерть; ведь без вести пропал, видели, как с моста свалили. Ох, попадись только мне этот молодчик, разведаюсь я с ним! Теперь Марфа небось за вдову слывёт; женихи, чай, присватываются. А что, как она замуж вышла?»
— К саду аль к улице причаливать? — перебил его думы вопросом рыбак.
— К улице! — отвечал Всеволожский.
Начал накрапывать дождь, сверкнула молния, вдали прогрохотал гром.
— Ну, в пору приехали! — говорил рыбак.
Лодка толкнулась носом в берег.
— Ночуй у меня, — говорил Всеволожский, — куда ты ночью поедешь, в грозу-то?
— Ничего, дело привычное! Теперь я по течению в один миг доберусь домой.
— А то ночуй!
— Благодарю, боярин! Дай тебе Бог час добрый, — проговорил старик, отталкивая от берега лодку.