Алиса Длинные Ноги
Шрифт:
Все люди – нервы в пыли!
Русалка не удушила меня, не загадывала загадки условные, потому что она не златовласая вертухайка с Женевским опытом дарительницы воздушных шаров.
Шары у русалки – ОГОГО! – но не в шарах счастье девушки, а в авторитете у друзей!
Карлик – желала бы я его обнять сейчас, воскликнула бы с обреченностью растраченной юности, что карлик – не самое удивительное существо, которое попадается морально устойчивой девушке в руки, но ушёл от нас, не раскрыл тайну своего бытия на Земле – судороги ему эпитафия.
Я
Романтичная, в детстве сказок начиталась, друга захотела настоящего, чтобы у него до меня ни одной подружки, а в глазах – норвежский лёд с оттенками сладкой карамели; дизель дружка!
От нянечек убежала, верила в Снежную Королеву, в сугроб присела, очи закрыла и ждала, когда Снежная Королева меня в своё Царство Свободы и хмурых продавцов курятины отнесёт на крыльях ночи.
Долго сидела, пальчики на ножках замерзли, а Снежная Королева – возможно, что недавно изволила выйти замуж за Деда Мороза – ко мне не торопилась, сосулька осиновым клином вбита в её ледяное сердце!
«Барыня, давно в сугробе честь институтскую морозите, потешаете снежинки; охальницы они – летают, кружатся, на фабрике Круппа не работают! – надо мной склонился снеговик, но бесплотный, призрак снеговика, красивый до боли в сердечной мышце – генераторе детских идей. – Вам годков не много, не более десяти – возраст игроков в нарды!
Не испортите своё детство и юность, они — сахарная вата! – Улыбается мне, добрый, вот-вот растает шоколадкой на Солнце!
Но вдруг, черты снеговика изменились, проявилось в них чёрное непотребное, огонь полыхнул под раскаленной сковородой гигантской, а на сковороде в гудроне грешники корчатся, падают, испускают ветры – не мне, Институтке будущей, их осуждать за вопли и реки крови поджаренной.
Туча ушла с лица снеговика, привидения зимнего, вновь – доброта, и от доброты у меня на голове гнездо аиста возникло с птичками и золотыми яйцами гусыни. – Графиня Алисия, (призрак имя моё узнал, вытащил морозными щипцами из коры головного мозга, суфлёр ледяного театра), я – рыцарь Ланселот свежемороженый, к вашим волшебным услугам.
Не стыдитесь, вы не похищали промышленные товары из лабазов купцов, на щеках у вас девичий румянец горит пионерским костром: скоро потухнет, сменится благородной белизной бриллиантовой девичьей пыли; появится в грудях и в бедрах полнота чувств, губы затрепещут при виде ласточек, а от вашей моральной устойчивости горы вздрогнут, сбросят снежных людей в ад!
Я воевал с волшебником Дурдолио, по старинке размахивал мечом-кладенцом, полагал себя умнейшим и сильнейшим из рыцарей – победителем туч саранчи, не плевался через левое плечо, не хулил чёрта, за что и поплатился – бедный ярмарочный певец, а не рыцарь-рубака!
Волшебник Дурдолио победил меня в честной схватке, укорял, называл несовременным; рыцари давно перешли на путь
Волшебник Дурдолио присел мне на лицо, зажимал ягодицами шею, стучал по ушам ладонями — симфонический оркестр Миланской оперы не сравнится с восторгом от хлопков волшебника по ушам; от боли я себя почувствовал матерью-героиней.
«Рыцарь Ланселот по фамилии Парсифаль, — пошутил ли волшебник, или перепутал мою фамилию, грех на нём жареной картошкой ляжет, не отмоется Дурдолио, шепчет, а в глазах – огни костров свободных индейцев. – Я сижу на твоей тыквенной голове, Робин Гуд не прельстился бы тобой, перекрываю кислород в бронхи, а ты — корчишься, в ужасных мучениях представляешь себя дознавателем инквизитором – смешно, нелепо с высоты Космического полёта.
Инопланетяне из Центра Вселенной нас в самый мощный телескоп не заметят, а наши ухищрения, ужимки – лишь лукавому в радость, если лукавый не спит, не в чахотке адской.
Неужели, слышите меня, рыцарь, внимаете, не перебил ли я вам барабанные гусарские перепонки, не контузили в войну сорок первого года… неужели цель моей жизни, трудового подвига волшебника – сидеть на вашем лице, плотоядный ящер в теле рыцаря?
А ваша цель, ваши устремления – не прекрасные дамы с носовыми платками в рукавах, не пиры и застолья с призрачными вакханками, похожими на амфоры, а мечта ваша, цель — возлежать подо мной, задыхаться, видеть в последний момент своей жизни моё жизнеутверждающее лицо?
Ошиблись ли мы, или робко ступаем по ниточке над нудистским пляжем с балеринами Большого Театра СССР?» – волшебник Дурдолио превратил меня в призрака, поэтому бесплотного, немощного – уста грешные не разжимаю пальцами!
По ошибке меня сделал снеговиком, или замыслил посмертную шутку, изгалялся, оттачивал своё остроумие, кочегар с комплексом неполноценности безбородого – бороду у него гномы съели – мага?
Графиня Алисия, ручки ваши целую, проказливые, шаловливые, к арфам и пианинам приученные, – на незримые колени упал, ледяными пустыми губами – молоко на них обсохло, нежной матери укор – целует мои ладошки, и от поцелуев призрака пальцы мои прозрачными стали, в бокалы Гусь-Хрустального завода превратились. Я хохочу – потешно, когда сквозь пальцы зайцы видны, а призрак грохочет гигантскими сосульками голоса:
— Благочестие – фундамент нравственности каждой девицы, а фундамент рыцаря – кости и вера в любовь!
Набросайте снега на меня, призрачного, превратите ледышки и снежинки в мои мышцы и кости, а жидкий азот – кровью по трубкам капилляров я сам запущу, красную ленточку торжественно перережу зубами-бритвами.
Бросайте в меня снег, графиня, возрождайте, сотворите себе публичного друга и личного рыцаря – слоновая кость мне в назидание между ног!
Стану шире смотреть на волшебников, доблесть переродится в соблазны яростного опричника!»