Алистер
Шрифт:
И только я вижу моего клиента, как та странно уставилась на меня, распахнув глаза. Со стороны выглядело как недоразумение, но меня вовсе не смутила её реакция.
Женщина лет тридцати, хорошо сохранившаяся, но проглядывало несколько морщин, две глубокие залегли прямо под глазами, накидывая её годков. Но если их убрать, то она будет одной из редких красавиц. Волосы светло-коричневые, собраны в пышный пучок сзади, а на ней самой надето голубое простое домашнее платье, чуток потрёпанное.
На мгновение я взглянул в её глаза.
Нет, в них нет страсти к жизни, да
Простые голубые.
Но в них отразились тревога, страх, и женщина наконец пошевелила рукой, словно хочет дотянуться до меня, но между нами было два метра. А затем в них блеснула надежда, и я потерял тот момент, когда она подорвалась и подбежала ко мне, окольцевав меня в своих крепких объятиях.
Она вцепилась в меня и никак не хотела отпускать. Шарлотт, завидев меня, вроде сразу же намеревалась это сделать, но она что-то проверяла.
Она уткнулась в мою грудь и принялась горько плакать, судорожно хватаясь за мои плечи. Девушка вся дрожала, но я ничего не предпринимал, чтобы та отошла от меня; я смиренно ждал, пока она сама что-нибудь не скажет.
Шарлотт подняла голову и широко улыбнулась, параллельно заливаясь слезами, не контролируя боле их. Видно, что она очень давно не находила в себе силы, чтобы изогнуть губы в улыбке. Любой улыбке, даже самой ровной.
— Как я тебя долго ждала, — дрожа, сказала девушка. — Как ты мог заставлять меня думать, что я тебя больше не увижу? Как мог?! — она легонько стукнула по моей груди из-за скоро утекающего напряжения. Она не злилась. — Жак, я люблю тебя. Я говорила тебе раньше… но я так люблю… гораздо больше, чем ты! Неблагодарный!
— Да, я неблагодарный.
— Тебе не жалко было оставлять меня!
На самом деле она не злилась — она вымещала на мне всё накопившееся.
— Мне говорили, что ты умер, — более тихо.
— Не верь им, — я бережно постучал её по спине.
— Я ни разу не верила, — она помотала головой в отрицании. — Никогда. Не смирилась.
— Шарлотт, я тебя тоже не забывал. И теперь ты видишь меня. Всё хорошо.
После она не выдержала после душераздирающей разлуки и поцеловала меня. Я не отстранялся, и она сама отступила, признав, что и я рад встрече.
— Зачем она? — заметила мою маску.
— Во время боевых действий я получил ранение. Не хочу, чтобы ты видела. Не надо придавать этому значение. Я отказался носить бинты.
— Мой беднень… Хорошо, не будем придавать значения, — в глазах её боль и ликование, ибо увидела своего любимого после расставания, потрясшего всё её представление.
Она внезапно взяла моё лицо в руки, детально рассматривая.
— Мне жаль, но её надо сменить.
— Что? — я вдруг нахмурился, не понимая, что она имеет ввиду.
— Маска. На краешке она потрескалась немного. Я могу её починить.
Я резко взял её за запястье, которое она протянула к моему лицу. Нет, не стоило этого делать: выглядело подозрительно. Но времени не воротишь. Я спохватился и отодвинул её подальше.
— Мне нормально.
— Уверен? Я и вправду могу поправить.
— Уверен, — я
И она не продолжала настаивать, но я-то уловил её не унимающийся взгляд.
В этот момент я засомневался, что мне важнее — скрыть то, что находится под маской, либо не дать ей прикоснуться к моей маске. Она у меня с самого начала… Я не горю желанием, чтобы кто-то, кроме меня, трогал её. Может, странно звучит, но мне она особо дорога, как и карманные часы.
— Пойду разогрею чайник. У меня печенье твоё любимое есть. Я сейчас.
— Шарлотт, можешь не спешить. Я больше никуда от тебя не денусь, — мягко добавил я.
— Да… Точно. — И с улыбкой, полной счастья и ласки, она отправилась на кухню.
И только уединившись, я оглянулся и чуть не дал себе по лбу: забыл, что сердце не бьётся. Надо было отстранить Шарлотт ещё раньше, но я попросту забыл. Хорошо, что она не заметила. Само-то сердце у неё билось с силой за нас двоих.
Ситуация не из лёгких, но я разобрался, что произошло только что, просто обратив взгляд на тумбочку с фотографией.
Скорее всего, произошедшее потрясло девушку, но меня ни капли не тронули её слёзы: я видел их день за днём, что из них, собранных вместе взятых, можно речку проложить. Её страдания и терпение заслуживают уважения, но я не дам её такового, потому как нашёл из льющихся из уст слов и действий подвох, который проявится вот-вот, и моргнуть не успеешь. Пока я призакрою рот и буду играть данную мне роль. И здесь я оказался истинной жертвой обстоятельств.
С такого обычно начинаются самые дикие истории.
Я ещё в прихожей спохватился и быстренько нашёл глазами фотографию, ровно стоящую на тумбочке в деревянной рамке. На ней был изображён мужчина лет сорока, по лицу его можно сказать, что помотала жизнь того нещадно. Он работал на свою страну, служа вроде в армии, а вроде работая агентом.
На той фотографии он нешироко улыбался, стоя в специальной зелёной форме. Перед самим снимком Жак просто говорил с товарищем, который, соответственно, и делал фото. Ничего примечательного, но исход его следующего задания будто был ему известен, так что не так много слов проскочило между ними. Но человеком он был простодушным, хорошим, так что даже пытался разворошить неловкое молчание с другом.
И похож Жак как раз-таки на меня, между нами были некоторые сходства. Будто если снизить ему возраст, то получится относительно моя копия. Блондинистые волосы, но у меня более белые; скулы мои острее; насчёт глаз я промолчу; изгиб губ чуток отличался. А в остальном можно ненароком перепутать меня и Жака, но то, что совершила ошибку именно его жена Шарлотт, которой уделили одно-два предложения в разговоре, меня насторожило.
Я уже, в принципе, готов прописывать ей диагноз, но не буду оскорблять бедную женщину, которую бросили на произвол судьбы после смерти мужа. Она не смирилась с действительностью и ждала его, убегая от реальности и не веря словам писем, да документы она выбрасывала, чтобы якобы не порочить имени Жака Дюбуа. Шарлотт всячески избегала упоминания и скорбные речи близких людей, дабы самой не верить им.