Алистер
Шрифт:
— Далеко ты от меня всё равно не ушла. Друг же.
— Жак, она сама спровоцировала меня!
— Тебе слова не давали, — резко опустил его. — Ты не лучше. Снюхался с этой падалью. И гордишься, что она была сначала моей, твоего друга?
После этих слов настала благодатная тишина. Но она не заставила собой насладиться.
Ничего не кидая в эту словесную перепалку, Альберт стремительно подошёл ко мне, но я ловко увернулся от его кривого замаха, ибо назвать его неудавшимся ударом язык не повернётся. Хотя бы в армии учат драться?
Альберт не утихомиривался и продолжал бегать за мной по гостиной. В
— Ещё кидаться на меня посмел? — я наклонил голову набок.
— Жак, да ты с ума сошёл! — ни с того ни с сего выкрикнул Альберт. С чего я должен всё это выслушивать? — Ты сам на себя не похож!
Своевременное наблюдение… Я даже растерялся, как мне брать в толк его высказывания.
— А как я должен себя вести?
— Ты бы не закатывал истерику и простил свою жену. Может, меня бы и не простил, но её бы оставил в покое.
— Ты сейчас шутишь?
Мне параллельно на его тупые думы, я давно переключился с личности Жака на свою, неповторимую, Проводника Алистера! Я видел в себе куда больше возможностей, чтобы выйти чистым из сегодняшнего и грядущего дня. А Жак так, для галочки. Я не ведаю о его характере, принципах, взглядах, но времени, проведённом вместе с его семьёй, мне хватило, чтобы убедиться, что жил он не в благоприятной среде, агрессором которой была Шарлотт. Ублюдки — и ребёнка не постеснялись. В первую и главную роль я — Алистер, и ничем не обязан людям, особенно когда у тех отвратительное воспитание.
— Я не помню тебя, Жак, — сказал Альберт.
Я почувствовал на миг укол вины. Чёрт.
Я не обязан сейчас играть Жака, но мне это помогло найти общий язык с Шарлотт и разгадать, как она относиться к самому близкому для неё человеку, разобрать её безразличие к другим окружающий женщину людям. Она ведь не любит Альберта, я это прекрасно вижу — в глазах её страх. Страх, который она через силу пропускает через себя, чтобы казаться довольной перед мужем, потому что бросила его. Она могла так мстить за то, что Жак два месяца шлялся где ни попадя, а она тут страдала, деля супружескую кровать с другом мужа.
Чем мне порой противны живые — они обманывают и себя, и дорогих для них людей. А цель бывает самая дурацкая, которая только может залезть в прогнившую голову.
Есть два типа людей: одни любят, когда им гладят голову, а другие этого не переносят.
Так вот, Шарлотт относится к первому типу: любит ласку и ищет её везде, в итоге получая, не подозревая, что потом нужно будет платить. Она не спрашивает человека, можно ли им воспользоваться. Она берёт и пользуется. Другие варианты этой женщине не интересны. Поэтому и инстинкт матери у неё отсутствует: дети ей не дадут такую теплоту, она, наоборот, обязывается отдавать её в огромных количествах. Но не хочет.
Хочется и заступиться за Шарлотт, и бросить на неё
Насколько я тут разобрался, я снова стою на обрыве. Правило Проводника номер три гласит: «Не вмешиваться в отношения клиента с его окружением», — и я уже почти не падаю с этого обрыва, держась за трескающийся камешек по имени Жак. Я притворяюсь им, мне верят, проблем вроде никаких, но подвох всегда и везде поджидает, чтобы ударить тебя в спину. Мне стоит поскорее поворачиваться назад, чтобы предотвратить нежелательный удар меж лопатками или в поясницу, или в спинной мозг… Разницы никакой, но вот сам удар — свод — пугает меня.
Альберт и раньше думал так о Шарлотт, но не решался признаться вслух; Банжамин я успокоил, но открыл ей глаза; другого окружения я не нашёл.
Однако если бы я был обвинён в неисполнении правил, то кара пришла бы мгновенно.
У меня есть шанс всё исправить. Или исправиться, если повезёт.
— Я сам уже не помню себя, Альберт, — выдохнул я. Мне придётся смириться с этими гадкими людьми и играть по их правилам, чего бы мне это ни стоило. Как повелось, я буду собой, но лишь отчасти. Такой крохотной части… — Я не в духе, — схватился за виски, снова встав перед Банжамин.
— Я сразу понял, что что-то здесь не чисто, — спохватился Альберт. — Я принесу воды.
— Не стоит, — подытожил я. — Не хочу пить.
— Тогда пойдём, отдохнём, — она взяла меня за руку. Мне противна эта женщина.
Я непринуждённо отвёл её руку в воздухе и сделал вид, словно скоро вынесу приговор, что и было моим намерением. Мой облик Жака заставил её испытать чувство вины, и это очень хорошо: в ней теплится крупица здравого смысла. Голубые глаза хотели показать мне искренность, но Шарлотт была ни капли не чистой, как и радужки. Голубой смешался с грязью и пометил этим свою хозяйку. Шарлотт не любила Альберта так сильно, как Жака, потому-то не переставала хватать меня, пока я не сказал:
— Ты ответила мне на вопрос. С этих пор я знаю, что о тебе думать, — холодно до дрожи.
— На какой вопрос…
— Мы можем разводиться. Ты пойдёшь к Альберту, а Банжамин… — я нежно похлопал её по головке — и она сама вышла вперёд. Шарлотт резко закрыла рот двумя руками. Хм, выходит, матери было не до дочери: всё-таки не замечала. Изменить я ничего не смогу. — Банжамин я заберу.
— Ты не уйдёшь. Нет… — Шарлотт быстро-быстро помогала головой, протягивая руки к Банжамин.
Та отошла на безопасное расстояние с решительным выражением лица. Эта девочка сильнее, чем кажется на первый взгляд.
Тотчас ко мне вернулась вера — мир вовсе не так уж плох.
— Отойди, — пролепетала девочка, обращаясь к матери, и крепче сжала ткань моих брюк.
— Я тебе отдала годы своей молодости… — растерянно выпалила в своё оправдание Шарлотт. Угомониться она точно не собирается.
Бывало у вас такое, что вам становилось стыдно за взрослого (любого: знакомого или чужого), но вы не в силах были изменить ситуацию, взрослого, своё смущение. С третьим пунктом и без того не справиться, потому что в вас есть чувство достоинства и желание выйти сухим из воды, а также неловкость.