Алистер
Шрифт:
Ну и что? У неё прекрасно получилось.
И одежда у нас с Жаком — небо и земля. На это можно не обращать внимания, но я в бесконечный раз убеждаюсь, что мозги Шарлотт от столь жестокой трагедии поехали не в правильном направлении.
В итоге мы получаем, что она перепутала меня с её законным мужем.
И тут напрашивается вопрос: зачем я притворяюсь им? Скажу лишь одно: это моя работа.
Я подрабатываю психологом, и поэтому не должен беспокоить своего клиента и доводить его, какой бы личностью он ни был. Я обязан печься о его самочувствии, всячески доказывая, что Алистер на
Но они же не расстраиваются и не злятся, поэтому нам двоим плевать друг на друга. Плевать ещё с самого начала. Наверняка некоторые чуяли неладное, но не призвались, ибо по-настоящему нуждались в общении или естественном молчании между понимающими друг друга людьми. Огромное упущение, что многие пытаются разворошить «неловкие» паузы, потому что в них человек открывается душой и делает выводы для себя: доверие рождается в тишине, и если тебе приятно держать рот на замке с ближним, то это означает намного больше, чем кажется на деле.
Люди, просто дождитесь паузы и наслаждайтесь чувством свободы, не отягощающим разговором, будто ты чем-то куму-то обязан.
Шарлотт явно не хватало чего-то подобного, раз она вела себя лихорадочно. В ней нет успокоения.
Я поворачиваюсь к стене, где весели три фото. Я сосредоточился пока на первой.
— Я не могу так больше, — Шарлотт опустила руки, подобно кукле, и села на край кровати.
— Лотта, не преувеличивай. Я всегда готов тебя выслушать, но я же не виноват, что ты не решаешься говорить со мной. Я устал и хочу спать. Просто… не надо, — Жак выставил перед собой руку и помассировал себе второй висок, пытаясь взять в толк, что от него ждёт эта женщина.
Шарлотт не понравился ответ мужа, и она уверенно отчеканила:
— Я знаю, что ты мне изменяешь.
— Лотта, я тебе не изменяю. И давай закончим на этом. Если ты сейчас же не прекратишь, то я уйду спать на диване. Прекратим на этом.
Мужчина держался из последних сил, чтобы не наорать на жену. На лбу его вздулись вены, да и не только на лбу. Лицо покраснело от злости, почему он не может совладать со своей женой.
Он её искренне любит, что приводит к титаническому терпению с его стороны. В его голову приходили мысли: если и она постарается ради их брака, то он наконец будет счастлив. Однако Шарлотт и не волновалась по этому поводу, точнее, не думала больше, чем ей дозволено как домохозяйке.
Она нахмурилась в неудовлетворении.
— Ты почти со мной не разговариваешь и избегаешь в собственном доме. Ты поставил пароль на телефоне и теперь каждый вечер переписываешься с кем-то, а я не в курсе, женщина это или мужчина. Ты скрываешь от меня измену, признавайся!
— Лотта, повторяю: я устал. Дай мне время на отдых.
— Нет! Я верна тебе, а ты не признаёшь кольца у себя на пальце! Хоть раз бы вспомнил обо мне в кровати любовницы!
— Ты неправильно поняла. Я подружился с новичком у нас в роте. Он хороший парень, а меня только отпустили домой.
— Ещё хуже, — глаза Шарлотт заметались по спальне, она неосознанно приложила к губам пальцы, выводя свои подозрения одним выражением лица. Жак отлично разбирал, что на уме его жены.
Как же не хочется продолжать этот фарс, не стоящий ни франка.
— Побереги нервы, — тихо выпалил Жак.
— Как ты можешь…
— Моя мама попросила сделать фото по прибытии домой. Она в больнице. Давай забудем на сегодня. Можешь завтра мне мозги выносить.
— Любимый. Чай заварился.
Я побрёл на кухню, осознавая, что эти фотографии помогут мне лишь наполовину, потому что в них не будет показана смерть Жака. Насколько я понял, он уехал давно и так же долго не возвращался. Получается, если ориентироваться по времени года на снимке, где Жак общается с другом, примерно два месяца впустую она провела, мечтая снова увидеться с мужем после сообщения о его кончине.
И вывод я могу сделать один: Шарлотт не может больше терпеть и покончит с жизнью самоубийством.
Есть крохотное предположение, что я, встав на место Жака, предотвращу её сентиментальную погибель, но уже убедился, что простому Проводнику — хоть и Зрячему — не сломать систему. Я очень хорошо в этом убедился на примере прошлого клиента. Не понимаю, зачем я набил голову такой ерундой…
Раз я здесь появился, значит, должен помочь этой несчастной. В конце концов, от работы не убежишь. И, как ни странно, я её почему-то люблю.
Её смерть, скорее всего, будет течь по обычному сценарию: не выдержит, попрощается и схватит нож. Оружие пусть выбирает на любой вкус и цвет — я не посчитаю Шарлотт настоящей потерей.
Тем временем она разлила чай по кружкам и указала мне на стул, я сел. Лицо её светилось от счастья. Её тоже можно понять: слепая вера.
— Жак, ты не представляешь, что мне говорили твои друзья. «Жак умер, Жак умер», «Его больше нет» и прочую чепуху мне на уши вешали. Я не слушала их, но немного заволновалась, потому что ты с ними не возвратился. Я отрицала, а они хватали мне за плечи и трясли! Извини, но они у тебя грубияны.
— Есть такое, — неоднозначно согласился я.
Я уже представляю, какое сумасшедшее выражение лица у неё тогда проявилось. Товарищи приняли её за сбрендившую и оказались бы правы.
— А что ты не пьёшь? Он крепкий, как ты любишь.
— Я перелюбил чай. Он мне напоминает реку, через которую мы пробирались. Там лежали десятки трупов животных. Такой же цвет, но мутный.
— Боже…
— Я пока не буду есть. Не хочу.
— Хорошо. Тогда… Чего ты хочешь?
— Побыть вдвоём.