Алистер
Шрифт:
А теперь прошу прощения. Я осознаю, как это выглядит со стороны, и то совсем не смешно, да и ребёнок рядом. А пока я продолжу вести этот до жути неоднозначный фарс.
— А ещё что придумаешь?
— Я… Я же не знал, что ты жив…
— Прекрасно! — я уже почти перестаю делать вид, что меня всё должно выводить из себя.
— Ты не так понял. Я не договорил. Шарлотт любила тебя, и её было невозможно успокоить после того, как я пришёл рассказать о твоей… смерти. Она не успокаивалась, и мне пришлось брать ситуацию в свои руки.
Он вроде бы закончил — я могу возмущаться
— В свои умелые руки… — задумчиво подбавил огоньку я, что вызвало стыдливый румянец у обоих.
И тут вспоминается, что не найти француза, который не изменял своей жене (это вовсе не слухи), а у Альберта на пальце красуется кольцо. И на что я надеялся? Точно, на что-то менее нелепое. Возмущаться Альберт не хотел и стоял там в уголочке, словно впервые его поймали на измене. Шарлотт тоже от него не шибко отличалась. Я попал в эпицентр какого-то дешёвого цирка. Кстати, эти мужчины ещё бесхарактерные и любят только одного человека на всём белом свете — мать.
Зачем тогда люди женятся, если потом будут изменять? В этом вопросе я не разбираюсь, да и результата в любом случае не будет.
— Почему ты так говоришь? — напомнила о своём присутствии Шарлотт. — Ты же сам изменял мне со своей сестрой!
А что… это может походить на правду. По крайней мере, я не знаю, каким был Жак, исполнял ли семейный долг. У меня нет права его оправдывать, но хода назад уже нет. Да и вдобавок сестра… Не нравится мне это всё. Абсолютно всё. Не день, а сплошная истерика. Лишь Банжамин выделялась из нашей ругани. Прискорбно, что не я стою на её месте, отдохнул бы, посмотрел бы, как взрослые ерундой болеют. Но нет, мне приходится отвлечься от своей любимой белой маски, чтобы никто больно не обращал на неё внимание. Не люблю, когда глазеют.
— Что молчишь? Вот что молчишь? Раскаиваешься? Значит, я права на твой счёт. Хоть ты и вернулся домой, но кто тебе сказал, что тебе рады?!
— Ты, — я не преминул показать на неё кистью. — И она, думаю, не против, — обратился к Банжамин.
— Она тут вообще не причём! И почему ты её не закрыл?
— С какой стати я должен запирать ребёнка? Она не ест толком, а ты запираешь. Подумай немного. Я даю тебе шанс одуматься. Ты можешь покаяться за содеянное, принять решение больше не изменять и уделять время нашей дочке. — И повышенным тоном добавил: — Я просто хочу, чтобы эта чёртова война прекратилась в моей жизни!
Все внезапно замолкли. Только Банжамин шмыгнула носом, поправляя полы своего домашнего выцветшего платья. Мне ни капли не стыдно, что я затронул столь щепетильную тему. Оказывается, мне пускали пыль в глаза… Глаза — смешно.
Мне стало обидно за ни в чём неповинную девочку, но она должна ведать, что творилось у неё в семье. Когда всё вернётся на круги своя, когда я исчезну из Тихого, Банжамин забудет обо мне, обо всём этом, но у неё останется ощущение, что что-то не так, потому что в ней самой поменяется виденье некоторых вещей. А там дело за малым. Потом она будет уверенна в своих предположениях и сделает сама для себя выводы.
— Я догадываюсь, с какой целью ты это делала… Но я, помнится, предложил тебе забыть
— Ты не можешь… Твоя мать любит меня! — пошла в наступление Шарлотт.
— Я тоже её несказанно люблю, но будущее ребёнка вызывает во мне более сильный интерес.
— Тогда… — пошарила она глазами по сторонам. — Тогда… Ты не оставляешь мне выбора! Я останусь с тобой, — нахмурилась и «смирилась» с выбором она.
Я титаническими усилиями подавил в себе злорадствующий и чуток нервный смешок. Я уже с приходом Альберта начал засовывать руку в карман жилетки. Как всегда, всё тихо. Они даже не дёргаются, тик не слышен. Это говорит мне, что всё происходящее — совершенно нормальное явление, и Шарлотт не нужна моя помощь. Но это как ещё посмотреть, чья помощь ей нужна: моя или Жака.
Но параллельно с мыслями передо мной разыгрывается достаточно убогая сцена между двумя любовниками. Альберт опешил после сказанного Шарлотт:
— Ты куда собралась? Улитки, которые я тебе заказывал в ресторане, доползли до мозгов?! Ты вообще страх потеряла, когда Жак якобы умер. — Я просто кивнул в знак того, что я ещё здесь и как бы участвую в этом жалком диалоге, игре с моими нервами. — Я люблю тебя!
Я выгнул бровь. Настал тот пик, когда меня разрывало на части от смехотворности картины, которую почему-то не перестал обозревать.
— Попридержал бы язык, — я, собственной персоной.
— Я закапывал тебя!
— Получается, плохо яму забросал, — полоска губ изогнулась в насмешке.
Альберт, похоже, не привыкший к такому обращению, разинул рот. С кем я работаю…
— Если любишь, то забери меня. Разве ты не видишь, что я тут чахну! — посмела же подать Шарлотт голос.
— Ну да, интерьер тут, сказать кратенько, не шик.
Но они моего юмора не разделяли и настроились друг против друга и меня.
— Как я тебя заберу? У меня жена и дети. Ты думать умеешь вообще? Или опять по Жаку поехала голова? А что я спрашиваю, — хлестнул вяло руками, — «спасибо» от тебя было не дождаться. Ты высасывала из меня деньги, заставляла ложиться с тобой в постель. И секс мне не нравился. Время впустую.
Он что, забыл, что я как бы не ушёл? Да ещё при ребёнке…
— Мерзавец! Ты использовал меня!
— Это кто кого использовал… — как же без моих замечаний.
— Жак, прости, конечно, но твоя жена пылесос. Они друг от друга не отличаются.
— Да ничего. Сердцу не прикажешь, — махнул я рукой. — Додумался же как-то взять её в жёны. Бардак, сама неухоженная, любовник у неё завёлся.
Я специально не напоминал о Банжамин, которая стоит прямо за моей спиной. Вряд ли они её не видят, но главой задачей было перекричать друг друга, так что никому было не до неё. Кроме меня. Я только ближе подходил к ней, чтобы ей не досталось от этих сумасшедших. И всё же, я не понимаю, в чём заслуги Шарлотт. Она могла быть волонтёром хоть где, дом престарелых тому пример на снимке, но что может быть важнее собственного чада? В пример идёт только спасение всего мира. Или мой прикид.