Алкиной
Шрифт:
V
– Я говорил тебе, что мне рассказали, что ты жив и здоров; послушай теперь, от кого я о том известился. Я забрел в какую-то глушь и наткнулся на нищую хижинку, окруженную густой толпой крестьян. Дивясь, что их сюда привлекло, я обошел ее кругом. У огорода под навесом сидел дремлющий старик; подле него вертелся мальчик, а рядом стоял человек с видом какой-то удивительной готовности. И старик, и мальчик были мне знакомы: обоих видал я в Амиде: старик, помнится, был учителем, а мальчик – твоим приятелем. Я остановился и стал смотреть. К ним, на каждом шагу кланяясь, подошел мужик с большой корзиной, доверху полной всякой снедью, и обратил к старику такую речь:
– Мою дочь сватают родители одного парня, богатые свадебные дары сулят, три раза уже подступались, а мне сомнительно: они, конечно, люди небедные, зато злые и спесивые; не жалеть бы потом.
Старик встрепенулся,
– Жертвы богам назначают или по сходству, или по противоположности. По сходству – как, например, черную овцу Плутону; по противоположности – как, например, свинью, которая портит плоды, Церере; как Эскулапию, богу исцеления, козу, хотя у нее всегда лихорадка; как Приапу осла, ибо тот своим криком обличил его срам, когда он сошелся с некоей нимфой. Следует также знать, что в священнодействиях изображаемое принимается за истинное. Поэтому, когда следует приносить в жертву животных, которых трудно найти, их делают из хлеба или воска и считают настоящими. Отсюда это: «Влагою также кропит, представляющей струи Аверна». И в храме Исиды кропимая вода считалась происходящей из Нила.
Сказав это, он снова задремал.
Человек, выражающий готовность, подскочил и сказал просителю следующее:
– Не бойся, значит, ничего, только доверься Богу, и Он твою дочку не оставит без попечения; у Бога-то, видишь, милостей много; да не тяни, четвертый раз, может, и не предложат, люди ведь гордые.
– А тюфяк брать? – спросил мужик. – Предлагают.
– Все это, – промолвил старик, вновь очнувшись, – изложено слогом почти комическим, ведь речь идет о любви.
– Бери тюфяк, – распорядился толкователь.
Мужик, кланяясь, отошел, и на его место пришел другой, с жалобой, что у него горчица не растет, так он уж думает, заниматься ли с ней в этом году или бросить.
Старик дремал, свесив голову; толкователь его тихонько толкнул.
– Преисподняя, – сказал тот, – заключается в девяти кругах; первый занимают души младенцев, второй – души тех, кто по простоте не смог себя защитить, третий – тех, кто покончил с собой, чтобы избежать бедствий, четвертый – тех, кто любил, пятый – отважных мужей, шестой – преступников, коих карают судьи, седьмой, в котором очищаются души, восьмой – уже очищенные души, которым предстоит вернуться на землю, девятый – Элисийские поля, откуда души не возвращаются.
– Да ты, – молвил мужику толкователь, – поди, сеешь на непаханом месте? Надо вспахать; да помни, что старые семена у нее ни на посев, ни на еду не годны; раскуси на зубе, если внутри зеленое, то молодое, если белое, то старое.
Мужик оставил свои дары и собирался уже уступить место следующему.
– Вино-то знаешь как сберегать, чтоб не закисало? – спросил толкователь. – Надобно взять истолченной мелко горчицы, развести в трех мерах вина и влить в новое вино, так оно и не скиснет.
Мужик отвечал, что у них спокон веку для этой надобности поджаренной муки бросают в вино, едва оно выжато и налито в бочки, а иные кладут сыр, иные же и свежую рыбу. Толкователь ему отвечал, чтоб и думать забыл об этом, и мужик ушел в уверенности, что лучше горчицы ничего нет.
Я спросил у окружающих, что это у них за дивный оракул и давно ли они им пользуются. Мне сказали, что раньше тут жил один отшельник, а после его смерти поселился этот старик с мальчонкой, и что отшельника они не очень любили, по его гордости и несклонности с людьми беседовать, а старик никому не отказывает и мало когда ошибется: дивно, как сбываются его речи. Я подошел поговорить с мальчиком, которого, помнил, зовут Леандр; он узнал меня и был рад видеть; напоследок он сказал: «Если встретишь братца моего Алкиноя, передай, пусть о нас не тревожится, мы благополучны», а к этому прибавил, что старик его учит, вчера рассказал, какие три гибельные приметы назначил оракул Трое и каковы бывают доводы от сравнения с меньшим, большим и равным, а сегодня – почему Вергилий говорит, что пустые сны обитают под листьями, так что он уповает получить свое образование, не тем путем, так этим. Он радушно поделился со мной крестьянской снедью. Я простился с ними и пошел далее; пришел сюда и встретил тебя.
VI
Кончив свой рассказ, Гермий потребовал, чтобы я утолил его любопытство, рассказав, что случилось со мною. Не успел я начать, как подошел к нам трактирщик, который, признав в нас людей с образованием, спросил, не хотим ли мы купить у него книгу, что осталась от одного проезжего. Я взглянул на нее: то было знакомое мне жизнеописание Кассия Севера с пометами Флоренция. Мы обещали ее купить, если трактирщик расскажет, как она к нему попала и что стало с ее владельцем.
– Месяц тому, – начал он, – остановился у нас один человек средних лет, в скромном платье, но вида величественного; с ним было несколько
ведь все, что было, нашим небрежением и счастьем наших противников расточено; но давайте все же принесем жертвы богам в надежде, что, видя наше рвение, они будут снисходительны к нашей скудости». Они прилежно взялись за дело, очистили вход, репейником заросший, и вымели из храма весь сор. Смотрю, несут блюдо с позолоченным подсвечником посередине и ларец с благовониями; я спросил юношу, что за ароматы у них и дорого ли покупали: он мне отвечал, что «это-де такие ароматы, что дороже сабейского фимиама, благовонней панхейской мирры, редкостней всего, что Фебова птица в свой костер сносит: ведь возжигает их искусство и благочестие нашего учителя, оттого богам они будут всего любезней», а что у него там, так и не сказал. Тем временем прибежал другой, которого их наставник посылал купить двух белых горлиц. Спросили, не найдется ли у нас мирта; нашлась на кухне сухая веточка, я дал им. Он затворились в храме, да я знаю, где в нем можно подглядеть. На благовонном огне этот набожный муж поджег мирт и зажег им другие ветки, загодя разложенные на алтаре. Юноши, сослужившие ему, взяв горлиц, ощипали и зарезали на столе, вычистили из них потроха и обвили золотыми нитями и багряным шелком, а кровь осторожно слили в сосуд. Затем они бросили горлиц в огонь, и наставник велел одному из юношей что-то громко читать; дымом все затянуло, мне хотелось чихнуть; тут что-то блеснуло в дыму, и все разом простерлись на полу; мне стало боязно, я поспешил убраться оттуда. Наутро они отправились дальше; я проводил их с радостью.
На другой день остановился у нас один юноша; он все спрашивал, не видали ли мы его приятелей, и подробно их описывал; потом сидел задумчив и ни с кем не заговаривал. Один проезжий, зайдя в дом, спросил, что-де это у нас развалина на пустыре, а в ней огонь светит, нет ли какого дурна; я отвечал, что там третьего дня совершал жертвы один человек, по видимости волшебник, так, верно, после него что-нибудь тлеется, а коли охота ему идти смотреть, пусть смотрит, а я не пойду. Юноша, слыша нас, встрепенулся и начал вопросы делать, что за волшебник, да откуда он был, да куда уехал, да какие вещи показывал; я отвечал неохотно, потому что с такими разговорами беды наживешь, а приезжий, с усмешкой на него глядя, начал говорить, что-де, верно, большое счастие в этом, возить с собой чудеса и помыкать незримыми силами; позавидуешь такому счастливцу, каким могуществом он обладает и каким почтением окружен. Тут слуга, подошед, сказал мне, что один проезжий бранится: я к нему. Показался ему счет велик. Он говорил мне, что о гостинниках давно идет слава, что они в стачке с грабителями ради дохода, но теперь он видит, что это сущая неправда и что гостинники сами почище любого грабителя; что-де у меня спишь в чужом поту, как в подливе, и ешь впроголодь, а как уезжать, оказывается, что в императорском дворце ночевал; что мы, чаятельно, кошели срезаем и тревожим могилы, чтоб не скучать от праздности, и другое прочее говорил, и едва не пустил руки в ход; насилу я его улестил. Вернулся я к тем, которые за столом: проезжий все говорил, а юноша внимательно его слушал. «Ты, поди, хотел бы себе такой славы? – спросил его проезжий. – Пойдем поглядим, что там осталось от этих чародейств». Они пошли; я, взявши фонарь, за ними. В храме было пусто; в углу валялся пучок лавра; ветер носил белые перья по полу; на алтаре забытое блюдо с каким-то каменным шаром. Юноша глядел на это с благоговейным любопытством. «Каких могучих демонов они тут вызывали, а?» – сказал проезжий и моргнул мне: давай-ка выйдем. Мы с ним вышли; долго он занимал меня несвязной болтовней; я ничего не понимал и уж хотел сказать, что меня хозяйство ждет, как он, схватив меня под руку, потащил обратно в храм. Юноша, в одной руке держа шар, другою поочередно касался начертанных на стене букв и знаков; губы его шевелились. «Вот оно что! – грозно сказал проезжий. – Я вижу, здесь совершаются противозаконные гадания; вот со мною свидетель твоих затей: не гадал ли ты об имени будущего императора? думаю, ты еще и вечерней порой переступал по могилам, и тому очевидцы найдутся; я служу галатскому наместнику, и именно по таким делам, как твое; пойдем-ка, дружок, со мною». Юноша хотел от него отбиться, но тот впился хуже клеща. До утра его заперли, а утром проезжий уехал с ним в Анкиру. Книга его осталась; навряд ли он за ней вернется.