Алкиной
Шрифт:
На первый вопрос я ему ответил, но на второй он не дал мне ответить, сказав:
– Я спрашиваю, откуда ты, потому что я из Евмении, хотя мои предки были из Синнады, где мой дед прославился, неусыпно и беспорочно отправляя порученный ему надзор над изваяниями и общественными тропами.
И тотчас, махая рукой и прикрыв глаза, вывалил на меня тысячу нелепиц о своем деде, при котором изваяния не портили общественных троп, и всей своей родне, как в Евмении и Синнаде, так и в окрестностях этих городов, где его родственники совершили несметное множество подвигов, так что некоторые пришлось совершать в Киботе и Келенах, ибо ближе они не помещались. В конце концов у него высохла глотка, и он спросил кувшин воды в какой-то корчме, и в то время, как он начал пить, я ответил на его вопрос, сказав: «из Тавия».
Он отнял кувшин от рта и сказал мне:
– И, верно, туда направляетесь? Я рад иметь такое приятное
Я отвечал ему, что это общество самое скверное в свете, потому что я не скажу ни слова за всю дорогу. Тут он пустился восхвалять добродетель молчания, говоря, что я, вероятно, благоразумен и весьма уважаем, так как по неразговорчивости познается благоразумие мудрых; что слова Улисса, как говорит Гомер, излетали не из уст, но из груди, и это, без сомнения, относится к глубине обдуманных суждений; что на пиру молчаливые едят больше и лучше, ибо блеющая овца теряет то, что во рту, потому и сам он не любитель говорить; что сон, столь важный для здоровья, должен сопровождаться молчанием; что когда кто-нибудь скрывается в чужом доме, то спасается благодаря молчанию, если только ему не придет охота чихнуть; что молчание – это добродетель, которая достигается без труда, потому что нет нужды корпеть над книгами, чтобы молчать, потому и сам он не любитель говорить, и так далее. Я изыскивал тысячу способов, чтобы продолжить путь в одиночестве, и наконец сказал:
– Нам необходимо расстаться: я сверну направо, не доезжая до реки, ибо мне вспомнилось, что у меня есть дело в Анкире.
– Неужели я выгляжу столь необщительным, – сказал он, – что лишен удовольствия тебя сопровождать? Хотя, конечно, мне будет жаль не повидать и не поприветствовать великий Галис и не утешить его в горестях: ему ведь так и не досталась дева Синопа, обманувшая всех своих поклонников, а кроме того, его не упоминает в своей поэме Гомер; впрочем, он не упоминает ни одной из славных рек, впадающих в Понт, каковы Истр, Танаис, Борисфен и Фермодонт.
Он так восхвалял Галис, словно тот тоже принадлежал к числу его родственников; во всяком случае, заливать берега он его научил. Я ехал, слушая птиц, утешающих нас в бедствиях, и раздумывая над тем, как мне избавиться от этого назойливого болтуна, который почитал меня тем лучшим спутником, чем меньше я говорил; поэтому я решился применить против него средство, заключающееся в том, чтобы говорить больше, чем он.
Анкира уже виднелась впереди, когда этот добрый человек, широким движением обведя окрестности, начал говорить:
– Здесь прошел Антиох, прозванный Коршуном, со своим войском, когда, в двух жестоких битвах с родным братом потеряв из лидийских приобретений все, кроме Сард, кои еще оставались на его стороне, и Эфеса, удерживаемого дружественными ему египтянами, двинулся вглубь Азии, надеясь усилиться помощью союзников, и так как у него недоставало продовольствия вследствие того, что он кружил по этим краям, избегая встречи с Селевком, солдаты два или три дня не получали пищи, так что ожидали уже голодной смерти.
Я прервал его, говоря:
– И я даже вспоминаю, что слышал, как рассказывал мой прадед, что солдаты, обнаружив, что сухарей, и вина, и солонины осталось столько, что им не достанет единожды поужинать, были раздражены этим более, чем известием, что вражеские войска, бодрые и ни в чем не испытывающие нужды, находятся на расстоянии полдневного перехода и горят желанием сразиться. Вечером на стоянке они оказались настолько без денег и терпения, что вышли из палаток, донимаемые, помимо голода, еще и наступившей стужей. Один из них, славившийся как отменный разведчик, ушел что-нибудь промыслить и вернулся с тремя гадючьими яйцами и хлебцем, отнятым у нищего; другой принес тощего хворосту, а третий, очень довольный, нашел длинное полено, которое они положили на холодную золу и, сгрудившись, дули на нее изо всех сил, полено же отвечало их усердию вонючим дымом, пока наконец один вестовой, пробиравшийся мимо с факелом, не подошел посмотреть, что они делают, и в свете его факела обнаружилось, что полено было дочиста обглоданной костью ноги мула. Они отбросили ее с проклятьями и в потемках пошли искать, что могло бы сохранить их жизнь до утра, когда им предстоит переведаться с неприятелем, встречи с которым они ждали, как праздника. Они шли по полю, не находя ни дров, ни съестного, пока не добрели до одного блудилища на окраине города, куда вошли с некоторым смущением. Случилось так, что там кто-то наигрывал на флейте, а поскольку они привыкли под звуки этого инструмента выступать в бой, не нарушая строя, и проделывать ежедневные упражнения, они ободрились и двинулись вперед, чувствуя себя на своем месте. Девки испугались, думая, что солдаты пришли
Здесь мой спутник, уже не раз пытавшийся вставить слово в мою безудержно катящуюся речь, наконец сумел ввернуть:
– Но как же твой прадед мог знать столько подробностей об обстоятельствах битвы, которая, по всем подсчетам, учинилась никак не менее шестисот лет назад?
– Ты прав, – отвечал я, – эта битва, как сообщают лучшие историки, была довольно давно; но принимая во внимание, какую воздержную жизнь вел мой прадед, украшая ее, помимо прочих добродетелей, также и немногословием, о выгодах которого вы так прекрасно говорили, я не вижу ничего невероятного в том, что он мог слышать об этом сражении от своего прадеда, который, будь он хоть вдесятеро менее добродетелен и молчалив, все же вел бы жизнь достаточно здоровую, чтобы она позволила ему быть свидетелем этой знаменитой битвы, равно как еще нескольких; а сверх того…
И, не переводя дыхания, я обрушил на него громаду всякого вздора и наконец одолел его настолько, что он поворотил своего мула и отправился повидаться с Галисом, даже не попрощавшись, а я благодаря ему оказался на подъезде к Анкире, где мне ничего не было надобно и где у меня нет хороших знакомых, чтобы ссудить меня деньгами, а я в дороге издержался против расчета. Мне, однако, посчастливилось свести здесь знакомство с одним богатым купцом, не чуждым Музам: узнав, кто я такой, он пожаловался, что покупает жизнеописания Августов, ибо не знает чтения отраднее и назидательнее, однако не может найти хорошего жизнеописания императора Галлиена, но все одни бредни, недостойные образованного человека. Я сказал ему, что счастлив его день, ибо нет человека, способного написать о Галлиене лучше меня; он обрадовался и дал мне хороший задаток, так что теперь я не уеду отсюда, не сочинив жизни Галлиена, ибо погибнет жизнь городов и все во вселенной придет в упадок, если люди перестанут выполнять свои обещания.
Евтих спросил его:
– Должно быть, господин, у тебя есть в распоряжении книги для справок?
– Конечно, нет, – отвечал Поллион: – отправляясь в дорогу, я не мог предугадать, что они мне понадобятся.
– Неужели твоя память столь хороша, что тебе не надобно пособий?
– У меня есть, – отвечал Поллион, – хорошее образование, усердие и вдохновение, а это все, что надобно, чтобы написать жизнь не только Галлиена, но кого угодно куда лучше, чем она была.
– Прости, но я не верю, – возразил Евтих, – что человек серьезный и взыскательный, каким ты выглядишь, может так пренебрегать истиной, чтобы предпочесть ей свои выдумки.
Вместо ответа Поллион схватил кувшин с вином и пустил им в окно; кувшин вылетел в толпу, поднялся шум и вопли, Поллион же сказал вошедшему слуге:
– Поди узнай, что за шум на улице.
Слуга пошел и воротился с известьем, что один человек, думая купить у гончара кувшин, вертел его в руках так и сяк, пока не уронил и не разбил; теперь гончар требует от него денег, а тот отпирается, говоря, что кувшин у него дурной, а хороший бы, упав, не разбился; они поносят друг друга, и того гляди, что дойдет до драки.