Альтеpнатива (Весна 1941)

Семенов Юлиан

нужным, когда и если я выйду с каторги. Высшее счастье для меня

знать, что ты счастлива.

Отокар".

Нана уехала из Югославии. Когда ее отец, доктор Сречко Шилович, по прошествии многих лет пришел к Кершовани в тюрьму и сказал, что у Наны родилась дочь, Отокар задумчиво улыбнулся.

– Если тот, кто ее любит, - сказал он, - не будет возражать, пусть Нана назовет девочку Ириной.

– Почему?

– Потому что я боюсь женских имен, к которым прилагается эпитет "святая". Ирина - свободное имя, новое, не библейское, пусть и живется ей не по-святошески, а как бог на душу положит.

– А как бог на душу кладет?
–

тихо спросил Шилович, напряженно ожидая ответа.

– Если бы он был, - ответил Кершовани, - он бы разрешил всем жить честно и свободно. И разогнал бы банду святош, которые примазались к нему после его смерти. Или вознесения. Впрочем, это одно и то же... Я, Сречко, боюсь страданий, которые заложены в иных именах. Поскольку страдание рождено желанием, а человек соткан из желаний, рождается и некий силлогизм кругового горя. А я против этого. Желание должно давать счастье, а имя Ирина - "счастливая". Дающий счастье получает его сторицей.

...Кершовани поднялся, когда Ковалич сказал про Нану. Он поднялся резко, оттолкнув стул икрами, которые напряглись, как перед прыжком.

– Я могу идти в камеру?
– тихо спросил он.

– Это зависит от вас. Если вы напишете ту декларацию, которую продиктовал вам я, можете сразу же уходить домой.

– Вы знаете мою жизнь лучше меня самого, Ковалич, - сказал Кершовани.
– Неужто вы не понимаете, что если я не написал ничего т о г д а, то сейчас я тем более не напишу ничего такого, о чем мечтаете вы...

– Ну и сдохнете!
– крикнул Ковалич.
– Сдохнете! И вместе с вами уйдут те мысли, которые вы могли бы отдать обществу, о котором так радеете! Вот о чем подумайте! Вам еще многое надо сказать людям! А вы хотите лишить их своего таланта! Вы жалкий трус и эгоист! Вы трус! Трус!

– Лучше пусть люди лишатся моего таланта, - ответил Кершовани, - чем я разрешу вам его использовать. Это страшнее смерти, если вы станете хозяином моего таланта.

Н а ч а л ь н и к г е н е р а л ь н о г о ш т а б а

Г а л ь д е р.

"13.00-14.00. Совещание у фюрера относительно общего положения в

Югославии. (Вместе со мной присутствовал Хойзингер.) Никаких новых

моментов. План создания автономной Хорватии.

Генерал Химер получил инструкции. Предложение о создании

немецкой комендатуры в Будапеште".

Зонненброк разбудил Штирлица рано утром, через час после того, как тот отправил в Белград Везича.

– Бога ради, извините, - сказал он.
– Вы спали?

– Нет, я плясал рио-риту, - пробурчал Штирлиц.
– Что там у вас? Пораньше не могли прийти? Тогда б застали меня бодрствующим, я недавно лег.

– Пожалуйста, не свирепейте, никто из наших не знает английского, ответил Зонненброк, включив приемник; привычка говорить "под музыку" прочно укоренилась в нем.

– Зачем вам понадобился английский?

– Фохт приказал мне заняться возможными контактами англо-американцев с русскими.

– Фохту бы фантастические романы сочинять.

– Он здесь ни при чем, это приказ Берлина.

– Что там у вас, показывайте.

– Вот, - Зонненброк положил перед Штирлицем листок бумаги с английским текстом.

– Откуда это?

– Работать надо, - горделиво произнес Зонненброк.
– Копия репортажа Джеймса Колви из "Дэйли мэйл". Такой репортаж, видимо, уходит сразу в два адреса: в редакцию и в Интеллидженс сервис.

Штирлиц просмотрел текст:

"По сведениям из осведомленных

источников, здесь стало известно,

что Москва горячо приветствовала свержение правительства Цветковича.

Когда я встретился в министерстве иностранных дел с ответственным

чиновником отдела прессы, он прямо сказал мне, что "вопрос

противостояния возможной агрессии увязывается с гарантиями, которые

могли бы дать Белграду Даунинг-стрит, Белый дом и Кремль". Видимо,

события ближайших дней покажут, справедливы ли надежды Белграда".

– Здесь нет ссылок на имена, - сказал Штирлиц.
– "Один чиновник" это не информация.

– "Один ответственный чиновник", - уточнил Зонненброк.
– Причем известно, что он из отдела печати. Мы установим этого человека, начнем работать с его окружением и подчиним его нашим интересам. Этот Колви намекает на возможность сговора американцев и англичан с русскими, так что Берлин не зря запросил нас. Фохт сказал: "Информация, связанная с этой проблемой, приравнена к высшей степени важности".

Решение пришло сразу, словно некто продиктовал ответ на задачу, над которой Штирлиц бился несколько часов кряду. Раньше он проводил мучительные дни и бессонные ночи, стараясь сразу же понять главное. Однако с годами убедился, что нельзя насиловать мозг требованием немедленного ответа. К истине можно идти разными путями, но от того, каким будет путь, во многом зависят ценность и моральность решения.

Материал, который принес Зонненброк, был важен с разных точек зрения. Во-первых, если контакты с англичанами и американцами действительно налаживаются, то, слава богу, это можно только приветствовать: Гитлер верит лишь в силу и ни во что другое. Если таких контактов нет, Центр внимательно изучит, от кого такие сведения поступают - от немцев, организующих тонкую, сложную, через третьих лиц дезинформацию, почему-то им выгодную, или же англичане пускают пробный шар в сложной обстановке сегодняшней Югославии, стараясь понять нашу реакцию. Во-вторых, то, что этот вопрос рассматривался в Берлине как "особо важный", лишний раз подтверждает уверенность Штирлица в подготовке войны против его родины, и если так, то надо найти возможность всячески помочь налаживанию контактов между Москвой, Лондоном и Вашингтоном. В-третьих, эти данные Зонненброка помогут ему, Штирлицу, в его конкретной работе.

Веезенмайер задал ему трудную задачу с Везичем. Штирлиц, впрочем, сам шел на это. Он проиграл для себя несколько возможностей. Он принял решение, ответ неожиданно подсказал Зонненброк своим разговором с Фохтом о русско-английских контактах.

Штирлиц залез под холодный душ, оделся, выпил стакан апельсинового сока и спустился в пустой ресторан. Теперь, по его замыслу, Везич, возвратясь из Белграда, должен передать ему "особо важные материалы, касающиеся русско-британских контактов". Надо только обговорить детали и подобрать "кандидатов", на которых можно сослаться в рапорте Шелленбергу. Информаторы должны быть людьми серьезными, желательно связанными с дипломатическими кругами или с высшими офицерами генерального штаба. Везич, таким образом, станет особо ценным осведомителем Штирлица. Он будет прикрыт всей мощью аппарата Шелленберга: людей, которые много знают и готовы к сотрудничеству с рейхом, надо уважать и беречь. И, полагал Штирлиц, быть может, это сообщение в какой-то мере насторожит Берлин, ибо война на два фронта - безумие, и на это, как он считал, не рискнет даже такой маньяк, как Гитлер.