Алые росы
Шрифт:
1.
Аркадий Илларионович встретил Валерия на вокзале и поспешил предупредить вопрос сына: «Маме уже много легче… Даже почти совсем хорошо…» — обнимать не стал, только крепко пожал руку сына. Оглядел его походную офицерскую форму, шашку, револьвер в кобуре, новую звездочку на погонах.
— Хорош! Идем к экипажу, мама нас заждалась и… договоримся сразу, дома о ее болезни ни слова.
— Неудобно, папа, после такой истории не спросить ее о здоровье.
— Ни к чему. Ты же знаешь мнительность мамы. Садись, мой дорогой, вот наш экипаж.
— Подожди минутку, папа, я узнаю, когда отходит поезд.
— И это решительно ни к чему.
— Мой эскадрон сейчас
— Читай. — Ваницкий протянул Валерию телеграмму.
«Омска штабная Ваницкому Аркадию Илларионовичу. Прошу передать штаб-ротмистру Ваницкому, что его рапорт удовлетворен и ему предоставлен отпуск впредь до нового назначения».
— Ничего не понимаю… никакого рапорта я не подавал! Мои солдаты идут на фронт, а мне почему-то отпуск. Сейчас же пошлю запрос в штаб.
— Подожди, — Аркадий Илларионович почти грубо остановил Валерия, но, овладев собой, сказал с обычной снисходительной усмешкой — Начальству, Валерий, не задают вопросов. Начальство само задает вопросы. Ты это знаешь. Поедем домой.
— Но я решительно не понимаю…
— Садись в экипаж, а время подумать найдется и дома. Кстати, у нас сегодня журфикс…
Говоря, Аркадий Илларионович слишком открыто и прямо смотрел в глаза сына, слишком добродушен и задушевен был его голос, и Валерий понял: отцу неудобно, он чувствует себя чуточку виновным. Тогда стало ясно: мать не болела, вызвал его отец из-за каких-то своих соображений. И отчисление из эскадрона его рук дело. «В телеграмме-вызове отец написал неправду! И сейчас продолжает лгать, потому-то и смотрит так подчеркнуто прямо!»
Валерий покраснел и сделал вид, что разглядывает улицы родного города.
Вспомнилось, как вечерами мать вставала перед иконами на колени и, поставив рядом Валеру, заставляла повторять за собой: «Клянусь тебе, боже, я буду стоять до конца моих дней за правду, веру, царя и отечество».
«Ваницкий не может солгать», — Внушал отец с детства. И вот царя уже нет. От защиты отечества освободил сам отец…
Небо швырнуло в лицо Валерию пригоршню дождя. Холодного, противного. И небо по-осеннему серо. «Выскочить. Немедленно догнать эскадрон. Иначе перестану себя уважать». Придерживая шашку, привстал на подножке, приготовился спрыгнуть, но экипаж в это время переезжал глубокую лужу. Не будь этой лужи, Валерий, конечно, бы спрыгнул и уехал на фронт к своему эскадрону, к товарищам, и вся его жизнь потекла бы совершенно иначе. Но колеса экипажа чвакали в грязи, и Валерию живо представились окопы, такими, как они рисовались со слов фронтовиков. Вода по колено. Такая же грязь. Вши. А лазареты с безрукими, контуженными, слепыми Валерий неоднократно видел сам. «С мамой надо увидеться… Проститься… Вечером уеду…» — и отчего-то вдруг покраснел.
Дома встретила мать.
— Родной мой… Как ты добрался? Присядь, я хоть взгляну на тебя. Боже, с усами… Штаб-ротмистр! А для меня по-прежнему маленький мальчик в коротких штанишках из черного бархата.
— Мамочка, можно я тебе расскажу потом… — говорил Валерий спустя некоторое время, — а сейчас мне совершенно необходимо поговорить с отцом.
— Пожалуйста… Только он, наверно, уже уехал и, как обычно, будет очень не скоро.
2.
Аркадий Илларионович из дому не уходил. Чувствуя раздраженность Валерия, он решил, что лучшим лекарем будет время, и, сказав прислуге, что уезжает из дому, ушел в кабинет. Да и дела очень срочные: свидание с Грюн.
— Есть два человека на свете, с которыми я могу говорить не таясь, как с собой, это вы и Яким Лесовик, — говорила
Грюн сидела в мягком кресле возле окна в кабинете Ваницкого. Окно огромное, от стены до стены и полукружьем от пола до потолка. Стекла почти не заметны, и Евгении кажется, что между нею и улицей нет преграды, что она сидит не в комнате, а на краю большого балкона, где сняли перила.
— Посмотрите вниз… Да подойдите поближе. Я очень морально устала, я зла, но все же на людей не бросаюсь. Смотрите вниз. Мы с вами смотрим на землю сверху, как боги. Мостовая, выщербленный тротуар. Над тротуаром плывут две шляпки, одна с колибри, вторая с искусственной сиренью и из-под юбок мышатами выскакивают носки туфель. За ними плывет лоток с пирожками на голове у разносчика. Кто эти люди? Старые, молодые, красивые, безобразные?.. Что у них на душе? Разносчика пирожков я привыкла видеть в холщовом переднике, с лотком на голове и на круглом лице всегда застывшая боль, как будто у него на сердце синяк. Вы меня понимаете?
— Н-не совсем. — Спорить с хорошенькой женщиной Аркадий Илларионович считал непростительной глупостью, особенно если эта женщина нужна.
Грюн резко, с вызовом, скрывающим боль, повернулась к Ваницкому.
— Я живу внизу, в гуще народа. Вижу живых людей. Пусть некрасивых, с изъянами, с недостатками, но живых. А сверху, с позиции богов, живой человек — это пирожки и шляпки. Мы теряем опору в народе, Аркадий Илларионович, мы смотрим на него слишком сверху.
Откинулась в кресле. Глаза у Евгении цвета пепла с черным углем зрачка. Рыжеватые волосы острижены коротко и уложены, как у женщин на египетских фресках. Нос с горбинкой. Тонкие губы нервно кривятся.
Ваницкий внимательно разглядывал гостью. Эта женщина в городе пятый месяц, а молва приписала ей по крайней мере десяток любовников. Теперь вот Яким Лесовик…
— Боги не могут увидеть настоящую жизнь, — продолжала Грюн, — как не могут увидеть ее живущие наверху. Нам не увидеть, не узнать человеческих душ… Хватит смотреть. Давайте прежде всего решим для себя проклятый вопрос: почему в первые дни революции митинги были триумфом для нас, а сейчас я, лучший агитатор губернии, терплю поражения от сиволапых декламаторов ленинских статей? В чем сила Ленина? Почему моя партия, объявившая себя партией русского народа, расстреляла народную демонстрацию на Невском в начале июля, разгромила типографию, где печаталась газета того же народа?
А если б у вас на Богомдарованном было десятка три верных казаков, уступили бы вы рабочим? И в Камышовке? Кстати, Вавила — это муж той самой сероглазой бестии Лукерьи, что доставила столько неприятностей на Богомдарованном. Так вот, если бы у вас в Камышовке были казаки, то, ручаюсь своей головой, вы приказали бы арестовать смутьянов. И это было бы похоже на акт отчаяния. Но почему умнейшие люди нашей партии не напишут такой же ясной и доходчивой программы, как Ленин в этих Апрельских тезисах? Аркадий Илларионович, вы умный, опытный, помогите мне разобраться. В чем причина победы Вавилы?