Америка, которую никто не открывал
Шрифт:
Когда я шел по дорожке, я вдруг осознал, как глубоко ошибался— здесь же где-то человек сто, как я найду ее в этой толпе? А что, если она напьется в усмерть и ляжет где-нибудь под столом? Что мне, бегать и заглядывать за каждый угол теперь?..
Я остановился. Я думал. Стоит ли она того?.. Еще не поздно найти Криса, объяснить ему, что мне что-то плохо и пойти домой.
С другой стороны— Криса будет искать еще сложнее, чем Америку. Такие как она сразу бросаются в глаза, а таких, как Крис— миллион.
Я потер виски. Сложности…
Выход
В доме было жарко, тесно, ярко и очень громко— я уже начал раздражаться, когда мимо пронесли ящик с пивом и я незаметно тиснул одну бутылку.
Потом еще одну.
Криса я найти даже не пытался— не смотря на выпитое я был слишком адекватный чтобы подчинить свое тело инстинктам и стать, наконец, таким как все. Крис мог сейчас испортить процесс— если бы я его увидел, я бы тут же превратился в мальчика-который-ищет-Америку. С ней мне сегодня противопоказано видеться.
Наконец, я добрался до гостиной— там все лежали на круглом диване и пили. Посередине стояли друг на друге ящики с пивом. Я заметил, что здесь было тихо и все как будто просто пили— никто не танцевал и никто не горланил играющую в динамиках песню совсем на свой лад. Складывалось ощущение, что здесь играют в молчанку. И если бы не сумасшествие за дверьми, тут было бы тихо как в могиле.
Я тихонько вышел обратно. Меня никто не заметил.
Я решил, что неплохо было бы найти себе какого-нибудь «друга на одну вечеринку». Просто мне стало скучно.
Вдруг я увидел Криса— он чмокал в щеку пышнотелую девицу из выпускного класса. Я быстренько смотался из той комнаты.
В отчаянии найти себе собеседника я пошел в туалет умыться.
В ванной никого не было. Расположение там было довольно странное— раковина, а рядом прикрытая шторкой сама ванна.
Я плеснул себе в лицо в меру теплой водой. Посмотрел в забрызганное зеркало— обычный скуластый юноша с длинным крупным носом и черными бровями. Таких в школе полным-полно, а чтобы тебя заметила Америка, нужно быть…
Ни чем не нужно быть. К черту, я не люблю ее. Я ее почти не знаю!..
Вдруг мое внимание привлек кроссовок. Белый такой, на очень толстой сплошной подошве. С черными шнурками. Обычный кроссовок.
Разве что торчал он из-за той самой шторки. Значит, в ванне кто-то лежит…
Я подошел. Ткань была очень плотная. Я стоял и смотрел на этот кроссовок, то, как он иногда едва заметно шевелился, выдавая своего живого владельца.
Отдернуть штору? Или просто уйти?
Но мне хотелось узнать, кто там лежит. Поэтому я решительно, размашистым жестом убрал занавес.
Мои глаза еще не отправили в мозг сигнал, кто это там лежит, а я уже знал.
Там была Америка.
Ее иссиня-черные волосы сбились комом на голове; руки и ноги она раскинула по краям ванны так, словно ее просто толкнули туда. Глаза были закрыты, дышала она глубоко и спокойно—
Я стоял и как дурак смотрел на нее. Красивые ноги безвольно торчали из облегающих шорт, майка перетянулась и с моего угла был виден кусочек черного лифчика. Ее спокойное лицо принадлежало словно обычной спящей девушке— выдавал яркий макияж и сильный запах спиртного, смешанный с прямо скажем далеко не самыми изысканными духами.
И тут вдруг ее реснички колыхнулись. Со спящей Америкой я мог вести переговоры в уме, но вот с бодрствующей… Я просто не знал, что говорить. Тем более, она была такой пьяной, да и я тоже нетвердо стоял на ногах.
Но она не проснулась. Просто кроссовок дернулся чуть заметнее.
Я трижды задергивал ширму— трижды шел к двери с твердым намерением снова забыть. Но какая-то явно глупая часть меня приказывала остановиться и вновь встать над Америкой, как жрицы над мертвым фараоном или как люди в мавзолее над телом Ленина. И я вставал. Отдергивал руку от двери и подходил к ширмочке. Мне казалось, мы были здесь одни— я, эта ширма, и Америка. И не только здесь, в целом мире остались только мы.
Музыка стала лишь громче, крики— отчетливее, голоса начали хрипеть. Но все равно в моих ушах звучал лишь пронзительный писк— такой писк мы слышим когда ночью, одни дома вслушиваемся в тишину.
И этот писк могло остановить лишь пробуждение Америки.
И оно случилось— пробуждение.
Я успел отскочить в сторону. Америка с глухим стоном выпрямилась (насколько я мог судить по узкой полочке мне доступного обзора). Кроссовок наконец-то скрылся за ширмой. Она села, обхватив колени руками.
Наступила тишина и я уже подумал, что она спит (я был как бы за ее спиной и не мог видеть ее лица). И вдруг я услышал. Услышал судорожные всхлипы, словно она сама удивлялась, почему плачет. Они были такими разрозненными и тонкими, но вскоре переросли в настоящую истерику с полным комплектом подобающих звуков— воем, вскрикиваниями и скрежетом зубов.
— Мааааама, — проревела Америка, и я услышал, как она шлепнула ладонью по ванне. — Маааама, маааамааа, кто-н-ик-нибудь придиииите сюдаааааа.
И тогда я просто вышел в поле ее зрения. Ее зрачки расширились, она закусила губу. Тушь размытым облаком лежала на нижних веках, глаза были красными и из них непрерывно текли слезы, делая черное облако еще более размытым.
— Америка?
— Джеймс?
Словно мы не видели друг друга лет десять.
Она вытерла слезы тыльной стороной ладони. Потом улыбнулась, не переставая плакать.
— Давай так, — она оглушительно шмыгнула носом, при этом не теряя привлекательности. — ты просто посидишь со мной в ванне, не спрашивая, почему я плачу. А я не буду спрашивать тебя, как ты так интересно быстро оказался в нужном месте.