Шрифт:
Байка 1. Break On Through [1]
Феномен личности русского человека – в её отсутствии: она целиком растворена в коллективе. Исторически жившие родами и общинами, русские и по сей день предпочитают быть все как один, не выделяться, ходить строем и петь хором.
Десятый, предпоследний класс можно обозначить одним простым ёмким словом «ад». На фоне него дантовская преисподняя – драмкружок с мистическим уклоном. Школа с углублённым изучением английского – самая сильная в городе, и лохам здесь не место: это втравлено в подкорку у всех, кому посчастливилось здесь оказаться. В учебном заведении, где изрядная доля потока – рыбные, нефтяные и газовые детки, мне, докторёнку-нищеброду, мягко говоря, неуютно. Среди отпрысков состоятельных семейств, зашитых в варёную джинсу и кожу, я – белый воробей. После отмены
1
«Break On Through (To the Other Side)» – Прорвись (на ту сторону) – песня американской рок-группы The Doors, выпущенная на одноимённом дебютном альбоме.
Сахалин – вторые Сочи, солнце светит, но не очень. Апрельский снег обнажает пористую, набухшую влагой землю, которой не суждено просохнуть до самого бабьего лета. Тонконогие велики брызжут пропахшей бензином водой, рождая радужные фонтанчики над серой губкой асфальта. Все, чьи родители могут позволить поездку на море, уже укатили на тёплые пляжи. К началу нового учебного года они сравняются по цвету с молочным шоколадом, раздуются от гордости и новостей как морские ежи. До самых новогодних каникул родные застенки будут звенеть от рассказов о новых райских уголках, где мне не светит побывать в ближайшие лет десять. Кто меня туда отправит? У родителей едва хватает средств прокормить наш табор из трёх оглоедов, кота и вечно всклокоченного существа гордой дворовой масти, мнящего себя альфа-псом.
Каждый летний сезон приносит ощущение безграничной свободы и полное непонимание того, что же делать с этим подарком судьбы. Первое обещает ожидание нового, необычного – пузырится дюшесом в горле, раздувает лёгкие и… испаряется ровно через неделю после начала каникул. Второе тянет под ложечкой растущим беспокойством до самого первого сентября, оставляя привычное разочарование от дразнящей, так и не распробованной конфеты в яркой обертке.
Америка появилась в моей полной подросткового уныния жизни на несколько лет раньше.
Летом 19.. года на наш маленький городок негаданно, как снег на тропики, свалились американские миссионеры. Каким нелёгким ветром занесло их в этот пропахший селёдкой и морской солью край – никто не ведал. В одинаковых футболках с логотипом коммуны, в одинаковых же круглых очках эти пятеро смотрятся так же экзотично, как выглядел бы белый слон с паланкином на спине у памятника Ленину на центральной площади. Улыбчивые белозубые парни и девчонки все, как один – азиаты и баптисты. Они объявляют набор на курсы английского языка при единственном в городе университете (тогда ещё институте), и я лечу к ним, как мотылёк на свет.
Занятия бесплатны, желающих меньше, чем вакантных мест, и мы с сестрой без труда попадаем в наскоро сколоченную группу охотников до халявы высокого порядка. Учителя искренне стараются вплести в наши скрипящие от натуги извилины основы разговорной американской речи, развязать наши скованные языки. Я могу без запинки отбарабанить текст под заголовком «Ландан из зе кэпитал оф Грейт Британ», наизусть знаю выдержки из истории Америки, но не в силах ответить на простой вопрос, что я ела на завтрак и как провожу свободное время. Лингвистические способности (если они у меня были) все эти годы исподволь выдавливала среднеобразовательная школьная программа, задвигая важность живого общения изучением тонкостей всех шестнадцати времен плюс – чего там? – инфинитив? герундий? Через пару недель в компании неунывающих наставников я уже худо-бедно понимаю элементарные фразы и чувствую себя на седьмом небе.
Это самое счастливое лето моего стремительно уходящего детства. Я искренне радуюсь дружбе с пышнотелой Маршей, наслаждаюсь спокойствием скрипача Ричарда, хохочу над шутками веселушки Сьюзан, тайно влюблена в высокого и независимого Феликса, но больше всех я привязалась к Джоан. Самая маленькая в компании, тихая, как мышь, она заполняет ту пустоту,
Когда серебристый самолётик взмывает ввысь, унося мою подругу за гряду сизых гор, я безутешно рыдаю. В слезах я провожу ещё много дней, не находя понимания у родных, не ища поддержки у немногих приятелей. Я словно осиротела, став ещё более одинокой, чем прежде. Это было необыкновенное счастье и горе одновременно: мне дали приобщиться к неведомой доселе радости быть собой, делать то, что мне нравится, не оглядываясь на других, не пытаясь соответствовать требованиям родителей, учителей, окружающего меня недружелюбного мира. Я скорее ухватила внутренним чутьём, чем осознала наполнявшую этих людей свободу самовыражения, которая мазнула по мне лёгким перышком радости, но оставила глубокую борозду в душе. И даже проводя свои, ставшие ещё более унылыми, дни в оплакивании потерянной дружбы, я уже тогда смутно ощущала зарождающееся во мне новое. Это должно было изменить меня, вывернуть мехом наружу, продеть сквозь игольное ушко, сломать, переиначить и выстроить, вылепить вновь – совершенно иную. Я засыпала, и во сне, вторгаясь в привычные будничные грёзы, бесшумно вздымались мои песочные замки. Где-то за далёким горизонтом играл, повторяясь снова и снова, лёгкий, но настойчивый мотив: I have a dream [3] .
2
Спаси моё сердце, о, Господь
Сделай его верным навсегда
Спаси моё сердце, о, Господь
Позволь мне быть подобным Тебе.
3
I have a dream. (англ.) – У меня есть мечта. Название песни шведской группы ABBA из альбома 1979 г.
Мне приходится выкарабкиваться из липкой трясины троек, чтобы попасть в ряды относительно неприкосновенных «хорошистов». Причина бесхитростна, как рыло сушёной корюшки: надоело огребать по ушам. За успеваемость, за старшую сестру-отличницу, на которую – о, горе моим учителям! – я ни капельки не похожа. За то, да за сё. И за того парня тоже.
Школа с «углублением» – то ещё местечко. Углубляют нас не только по английскому – программа жёсткая, зубодробильная. И каждый учитель мнит себя светочем именно той самой важной науки, без которой все остальные теряют смысл.
– Учите физику! Без физики вы – никто! Серость! – грохочет тощая физичка, потрясая узкой, змеиной, в бигудюшном барашке головой. Стоит только удивляться, как в её тщедушном теле может прятаться такой громкий визгливый голос. – Без физики вы не поймёте ни математики, ни геометрии (весьма спорное утверждение, но промолчим в тряпочку. Только не орите так, Ирина Станиславовна, надорвётесь же, ей-богу, а нам потом убирать)!
Мы не успеваем отдышаться от первых заданий, упрёков, назиданий, как наша англичанка огорошивает счастливой новостью. Преддверие всех новостей, неважно – хороших ли, плохих, а также начало всех занятий происходит примерно одинаково. Сначала в кабинет вплывает массивная, словно вырубленная из цельного куска гранита грудь, потом в дверь тяжёлой гренадерской походкой вступает сама Хозяйка Медной Горы. Аглая Олеговна обводит замерший класс тяжёлым взглядом. Лицо её кривится, будто в течение перемены все мы только тем и занимались, что дружно, по команде «Пли!» портили воздух. Когда широкие ноздри нашей классной дамы втягивают в себя последнюю частицу чего-то непередаваемо отвратительного, она открывает рот, и голос её достигает той фантастической амплитуды, на которую способны лишь самые «спокойные» учителя:
– Так… Слушать сюда… Со следующей недели… Начинается… Региональный конкурс по английскому языку… Будут участвовать самые сильные школы области… Кто… Из вас… – в тягостной паузе мерещится непроизнесённое, но вполне осязаемое обозначение любимых ученичков – оболтусов и дебилов. Аглая Олеговна со свистом втягивает воздух крупным мясистым носом и продолжает кидать в нас свинцовыми шариками слов:
– Кто… Чувствует себя способным… Принять участие?
– Я понимаю, – продолжает она, обнажив в ухмылке крупные передние зубы, – что на выигрыш рассчитывать не приходится. Но хотя бы поучаствовать… Кто? Подумайте…