Американские байки
Шрифт:
Незнакомую девочку замечают буквально все. Однажды на завтраке она появляется в алом платье до колен с рукавами-фонариками. На её нежной шее – нитка жемчуга, левое запястье охватывает витой браслет с кошечкой-амулетом. Распущенные волосы свободно рассыпаны по стройной спине, на загорелых ногах – новенькие, блестящие лаком белые босоножки. В руках – необыкновенное чудо. Это большая, нарядно одетая кукла. На голове её кокошник, ноги обуты в черевички, волосы заплетены в тугие косы и украшены разноцветными шёлковыми лентами.
– Это для моей приёмной семьи. Типа подарок, – говорит она кому-то встречному, но голос её достигает самых дальних уголков застывшей в тишине столовой. Удивительное
– Девушка в красном, ты так прекрасна… – слышу я голос одного из мальчиков рядом со мной. Голос его дрожит, срывается, будто он поперхнулся чаем. Все, сидящие за нашим столом, смотрят на девочку в алом, но она и не думает оглядываться. Ей привычно это внимание.
Улучив момент, пока все отвернулись, всё же пытаюсь позавтракать. Дело в том, что я не училась есть ножом и вилкой. В моей семье всегда пользовались одним прибором, и теперь я испытываю Танталовы муки. Все поголовно здесь умеют пользоваться ножом! Что ж за напасть такая, просто беда. Чувствую себя ужасно. Наконец, решаюсь и беру приборы, пытаясь разрезать ими блинчик со сладким творогом и изюмом. Блинчик прыгает, выскальзывает, норовя выкинуться и самоубиться об пол. В этот момент я замечаю, что держу нож в левой, а вилку в правой руке. Кровь приливает к лицу так стремительно, словно я лидирую в конкурсе Мисс Свёкла 19.. года. Аппетит делает ноги, не попрощавшись. Встаю, стараясь не споткнуться, бреду из столовой. Не оглядываюсь, чтобы не встретить чей-нибудь насмешливый взгляд. Я остаюсь голодной до обеда.
Байка 5. Большое яблоко. [9]
Русские предпочитают ездить на телегах. Состоятельные – так называемые новые русские – впрягают лошадей, менее обеспеченные граждане используют любое животное, способное тащить груз: от коровы до медведя. В пути русские любят петь песни под гармонь, в дороге их почти всегда сопровождает цыганский табор.
Воздух Нью-Йорка сшибает с ног. Душный тупик у здания аэропорта, из которого нас спрессованными пачками вывозят в пригород, в кампус. Мягкий асфальт под ногами, запах жженой резины, бьющий в нос. Пот заливает шею и спину, мои длинные волосы сдерживает лишь бархатная повязка надо лбом, они болтаются между лопаток копной отсыревшего сена, скручиваются мочалом, липнут к щекам. Чёрная футболка с Metallica, покупка которой стоила мне всей копилки и килограмма маминых нервов, воняет нестерпимо. Десять часов в самолёте, два аэропорта и в довершение всего – этот автобус. Пульс отдаётся в висках нарастающим шумом, очертания зданий за окном расплываются.
9
The Big Apple – самое известное прозвище Нью-Йорка.
Сразу же по приезду нас распределяют по три-четыре человека на комнату. Окна огромные, сквозь щербатые жалюзи пробивается свет фонарей. Воздух здесь тяжёлый, сырой – кондиционеры не справляются, и мы задыхаемся в августовском зное. Вползаю в постель, не успев разглядеть соседок – мне уже пофиг. Хоть с анакондой поселите, лишь бы спать не мешала. Перед сном быстро-быстро прокручивается лента знакомых образов. Мальчики, дорогие мои, славные. Как я скучаю по вас, сил нет… Я здесь совсем-совсем одна. И эта жара доконает меня, ей-богу. В груди тяжело, мучительно перекатывается горький ком, заполняет лёгкие, теснит изнутри. Мокрое пятно на подушке холодит щеку – к этому ощущению я уже начинаю привыкать. Кривые очертания комнаты плывут куда-то влево
Следующий день – ознакомительный. Чисто американский прикол – устраивать сборы на аккуратно постриженных газончиках. Особенно приятно сидеть здесь после того, как их обильно оросили распылители. Попа сырая, свежо. Еда очень странная. И пахнет странно. Особенно такие чёрненькие маленькие сосиски с запахом тлена. Поднос выкидываю, оставляя тарелки почти нетронутыми. И я не одинока – к пластиковым мусорным бакам уже выстроилась очередь с такими же едва надкушенными яствами. Темнокожие повара угрюмо поглядывают на нас из-за перегородки. На их уставших лоснящихся лицах ясно читается: «Что вы в жизни ели слаще немытой морковки? Сволочи».
Я дичусь людей, мне сложно порой связать два слова, даже когда знаю ответ на вопрос. Слова сгрудились в моей голове, как стадо заблудших овец. Они бредут в разные стороны, падают на колени, исторгают беспомощное блеяние – вот на что похожи мои попытки общаться с аборигенами здешних мест на их родном наречии. Пугаясь – озлобляюсь, растерявшись – замыкаюсь в себе. Мне кажется, что весь мир смеётся надо мной, стоит повернуться спиной. Я всегда в напряжении, мои лопатки сведены нервной судорогой, брови сдвинуты. Я знаю – только расслабишься, как на лицо выползет глупая улыбка, а этого допустить никак нельзя. Улыбаясь, я выгляжу дура дурой. Поэтому масса сил уходит на то, чтобы сохранять сурово-независимое выражение лица. Тогда даже на фотках я иногда получаюсь неплохо.
У меня крепнет уверенность, что я единственная с такими проблемами. Все остальные ведут себя так, будто для них подобные путешествия – плёвое дело. Они свободно общаются между собой, легко и непринужденно выполняют все задания, разговаривают с учителями и даже шутят по-английски. Одежда их вызывает во мне жгучую зависть – много бы я отдала за то, чтобы мне купили хотя бы нормальные белые кроссовки. Я вынуждена ходить в этих несчастных стоптанных лодочках. Тут уж ничем делу не поможешь, придётся терпеть до распределения в семьи, а потом – до первой стипендии, когда я смогу хоть что-то себе позволить. Одно радует: здесь я не так давно, чтобы ко мне успела приклеиться какая-нибудь уродская кличка. Моя единственная мечта – чтобы меня поменьше трогали.
Разговорные классы сводят меня с ума. Очевидно, английский мой неплох только в теории. Твёрдая хорошистка в русской спецшколе, здесь я подбираю слова с огромным трудом и едва понимаю беглую английскую речь. Чувствую себя паршивой овцой среди активистов-отличников, шпарящих на инглише лучше самих преподавателей. Больше всего хочется слиться по цвету со странным одноместным студенческим столом-стулом, чтобы меня прекратили замечать и дергать вопросами, на которые я не могу ответить. Липну сырыми от жары шортами к бежевому пластику. Что за мука сидеть здесь, хватая ртом воздух, как глупая рыбина. Глупая, никому не нужная камбала…
Самый дружелюбный из учителей – чернявый парень невысокого роста, с загнутым, как у орла носом и тёмными живыми глазами. Он напоминает мне соседского спаниеля, когда в неукротимом восторге подпрыгивает между рядами, словно в попытке поймать резиновый мяч. Почему-то именно я привлекаю его внимание, что тяготит меня неимоверно. Он вечно тормошит меня, улыбаясь:
– How’r you today, Nataly?
– Why’r you so sad?
– Do you like it in here? [10]
10
(англ.) – Как ты сегодня, Натали? Почему ты такая грустная? Тебе здесь нравится?