Американские байки
Шрифт:
Господи, да ценю я, ценю твоё рвение вытащить меня из раковины. Но лучше отстань. Ну, пожалуйста.
Как-то раз нас вывозят на экскурсию по городу. У Большого Яблока свой микроклимат. Даже в запруженной Москве и то легче. Здесь же ощущение, что вдыхаешь, вбираешь всеми лёгкими расплавленный асфальт. Эта душная, маслянистая субстанция наполняет меня доверху, дышится тяжело, натужно. На свои карманные деньги покупаю свой первый фотоаппарат. Первый! Одноразовый жёлтый Canon в пластиковом футляре. В шоке от нового приобретения, фотаю всё подряд.
Статуя Свободы машет мне с соседнего острова. Кому-то этот жест может показаться дружелюбным: гости здесь, стань успешным и, возможно, останься навсегда! Мне же в этом угрожающем замахе мерещится лишь намерение отпугнуть меня как можно дальше от этих чужих краёв.
Байка 6.
Дружба для русских – святое. Русские нежно любят друзей и разрешают им почти всё. Друга выбирают не по одёжке, не по уму, а по таинственному критерию родства душ. Основной приоритет дружбы – спонтанное общение. Друг может позвонить в три часа ночи, забежать в гости без приглашения или поселиться у вас дома на долгие месяцы.
Неожиданно для меня, привыкшей быть вне школьных тусовок, вокруг сбивается весьма колоритная компания. Это Олеська – моя соседка по комнате; Ванька из Тынды – не зная о существовании города с таким названием, в первые дни думаю, что он просто стебется, называя свою родину «тындрой»; блондин-киевлянин – красавец из породы сердцеедов, который появляется в моей жизни в основном по вечерам; ещё пара-тройка человек из разных городов – они то приходят, то уходят. Всех нас объединяет любовь к тяжёлой музыке. Чёрная повязка и футболка с полусгнившим трупом помогают мне обрести счастье общения с единомышленниками. Для большинства взрослых и ровесников я – недружелюбный, неконтактный подросток, но для этих ребят я внезапно оказываюсь человеком, представляющим интерес. Это открытие, значимость которого сложно переоценить. Я боюсь дышать, чтобы не спугнуть шанс просто пообщаться с людьми, которые не держат за пазухой камень. Невыносимо тяжело, когда совершенно не с кем поговорить.
Мне бы очень хотелось, чтобы мне дали здесь какое-нибудь прозвище. Не те ужасные погонялы, которыми меня награждали в школе. Что-нибудь, что выставляло бы меня с выгодного ракурса, с моей самой лучшей стороны. Чтобы услышав такую кличку, всем становилось бы ясно: я жутко клёвая. Что-нибудь незамысловатое и лёгкое, но в то же время таящее силу и уверенность. Мята или Шварц. Или Рыжая бестия.
Но всё же мне непонятен этот парень из Киева. В ысокий, синеглазый. Светлые, как выбеленный лен кудри непослушной копной спадают на смуглое лицо. Красивый, даже смотреть страшно. На кой чёрт я ему сдалась – сама не пойму. Себя я считаю угловатой и нелепой. И держусь соответственно: как агрессивная, ни в какие рамки не вписывающаяся отщепенка. Чтобы лишний раз не напрягать лицо, я раз и навсегда скукожила его в мрачной гримасе, которая, как мне кажется, гармонирует с моим трешовым прикидом. Основная цель моего выверенного, тщательно подогнанного образа – отпугнуть как можно больше людей. Киевлянин не боится, более того, таскает меня по всему кампусу, сопровождая эти вылазки бурными монологами о ненависти между Россией и Украиной. Своими выступлениями он вводит меня в ступор: я совершенно не шарю в политике. Все мои друзья с украинскими корнями общаются наравне с остальными, никому и в голову не приходит гнобить их по национальному признаку. Уяснив, что киевлянин не сильно жалует мою страну, я окончательно сбита с толку. Его интерес ко мне становится тем более необъяснимым, но выяснять подробности я не рискую. Мне нравится сжимать его большую, тёплую ладонь, пробираясь по затенённым, сладко пахнущим аллеям.
Накануне отъезда кампус гудит, как растревоженный улей. Все пребывают в нервном возбуждении. Ещё бы – буквально завтра мы все окажемся в приёмных семьях, каждый в своей. Познакомимся с людьми, с которыми проведем под одной крышей целый год. Что это будут за люди? Милая семейная пара с кучей ребятишек? Или престарелые хиппари с дредами, похожими на растущие из головы какашки? Или меня приютит милая старушка, которая разводит карликовых собачек и экзотические кактусы? Но самый интригующий вопрос – сколько русских в том штате, куда отправят каждого из нас? В музее на Эллис Айленд висела интерактивная карта, где можно было посмотреть количество русских эмигрантов в каждом штате. Полная девочка в очках оглушила добрых пол зала, когда неожиданно заорала на весь холл: «Триста!… В моём штате триста тысяч!!…» Я знаю, что поеду в Пенсильванию – это сравнительно недалеко отсюда. И там
Вечером после ужина мой загадочный блондин увлекает меня вглубь лабиринта парковых аллей. Я чувствую его спокойное, как у большого зверя дыхание. Он шагает по тёплому, пропитавшемуся за день солнечным жаром асфальту, сворачивает на узкие тропки меж кустов, и его поступь – мягкая, уверенная – отдается тихим шуршанием гравия. С нами его приятель, и если бы не это обстоятельство, я осмелилась бы спросить, что за интерес ему таскать меня за собой. Присутствие школьного друга мне кажется явно лишним.
Блондин сворачивает к тёмной стене стоящего особняком строения. Через минуту мы попадаем в залу с низким потолком, где теснятся несколько бильярдных столов. Блондин владеет кием превосходно. Может быть, профессионала его игра не впечатлила бы, но моё воображение создает вокруг его рук божественную ауру победителя. Кий и зелёное сукно я видела только на картинках. Мои представления о правилах схожи с умозаключениями о цвете глаз у жителей затонувшей Атлантиды. Больше всего на свете мне сейчас хочется, чтобы меня научили играть. Мой наставник терпелив, слегка насмешлив, но шутки его не обидны – я чувствую его молчаливую поддержку и одобрение. Оправданная близость будоражит мои и без того расшатанные нервы, что сильно усложняет обучение. Близость чужого тела, едва уловимые запахи: тонкий отголосок парфюма, крепкий запах пота от клетчатой рубашки, солнечный аромат пыли в его спутанных светлых волосах – всё это не способствует пониманию самых азов науки, к которой он пытается меня приобщить. И к чему этот школьный друг поволокся за нами? Без него было бы гораздо лучше.
Близится комендантский час, и мы неспешно возвращаемся в общагу. Впитавшие за день августовское солнце дорожки податливо прогибаются под нашими подошвами. Я слегка шевелю пальцами в большой мужской ладони и чувствую крепкое рукопожатие. Лица моего спутника не видно, но я знаю, угадываю его улыбку. Странный парень, всё-таки.
В общаге никто и не думает расходиться по комнатам. Коридоры забиты возбуждёнными подростками, оконные ниши осаждают стайки от трёх до семи человек. Случайно сталкиваемся со знакомыми ребятами. Нас ещё не разгоняют, и мы пользуемся возможностью поболтать.
Всё, подготовка закончена. С завтрашнего дня – новая жизнь! Какая она будет, мы ещё не знаем. Один из стоящих рядом парней – Игорь – суёт мне свой плеер.
– На, зацени! Это новый альбом Сепультуры – улёт!
Я надеваю наушники, и голова моя наполняется грохотом барабанов и божественно мелодичным воем гитары. Я не понимаю, как живут люди, которые не любят эту музыку. Я вижу лицо Игоря, Ваньки из Тынды, блондина – все они улыбаются, как будто читают мои мысли. Кто-то из них тянет меня за руку – пора возвращаться в свою келью, завтра отъезд. Я бреду, ведомая кем-то в тесном окружении рук, тел, улыбок. Все эти люди понимают меня, им не нужно ничего говорить. Почему я обретаю это счастье близости с товарищами только сейчас? У двери моей комнаты блондин порывисто обнимает меня, отстраняется – перед отъездом увидимся. Я прохожу в комнату и только сейчас понимаю, что в руках моих так и остался плеер Игоря. Я выхожу в коридор и останавливаюсь в растерянности – дорогу до его комнаты я одна не найду. Но я не успеваю больше ничего сделать или подумать. Из-за угла выходит группа людей в форменной одежде.
– Are you Natali? [11]
– Да, – киваю я. Не понимаю, что именно они говорят – слишком быстро тараторят, и куча незнакомых слов, но по их напряжённым лицам становится ясно, что они меня в чём-то обвиняют. Они тычут в плеер, который я до сих пор держу в руках, и до меня начинает доходить. Но догадка настолько чудовищна, что я не в силах произнести хоть слово в своё оправдание. Лицо заливает краска, я чувствую, как жар душит меня, выступает кислым потом над губой. Наконец, они забирают злосчастный плеер и уходят. Я на ватных ногах возвращаюсь в комнату и в ужасе смотрю на Олеську:
11
(англ.) – Вы – Наталья?