Амгунь — река светлая
Шрифт:
Куда-то запропастилась луна, стало темно, в слабом звездном свете не различить берега, и ветерок подул, задирая волну. Дальше — круче. На траверсе мыса катер подхватило, понесло вдруг вниз, резко бросило вверх на излом волны так, что охнуло днище, а Домрачева окатило с головы до ног, ударило по глазам плотным зарядом брызг. И снова катер заскользил стремительно вниз, разворачиваясь бортом на волну под ее удар, пошел вверх под гребень.
Лейтенант ахнул коротко, увидев неотвратимо надвигающийся накат, вжался в кресло, а Домрачев, выворачивая штурвал, поднялся в рост — через залитое стекло не больно-то что увидишь.
— Под берег надо, там потише.
И уже не садился, крутил штурвал, чутьем угадывая в темноте берег.
Скоро волна стала меньше, положе, катер уже не швыряло, и можно было перевести дыхание, утереться.
— Прополоскало-то дай бог!
Ко времени плащ для лейтенанта оказался — промок насквозь, ишь укутался, только нос и торчит. Но не жалуется — терпеливый, несмотря что городской… И Домрачев спросил заботливо:
— Чего загрустил, Виталий Петрович?
— Что? — не расслышал лейтенант. — Что вы сказали?
— Загрустил что?
— Думаю, волны совсем как на море.
— На море были когда?
— Не… в кино видел.
В кино видел… А другой бы непременно завернул: был, мол, как же! А он — нет. И про Катеньку сказал все как было… Чистый парень, без червоточинки. А то, может, и выйдет на то — на свадьбу. Катенька, кажется, наложила глазок на лейтенанта, интересен он ей. Добить бы им ладом путину, порядочком. Склеилось бы все по-хорошему…
Домрачев вел катер вслепую — вокруг чернота сплошная, — надеялся, что берег скажет о себе теплом. Изредка смотрел повыше, в сторону берега, и угадал крыши Элги.
«Вот кому без рыбы невмоготу! — пришло ему на ум. — Вот кто по рыбаловке-то истосковался!»
На нижних тонях тихо и пусто было. Стрежняком шел снизу сухогруз — бортовые огни вровень с водой. У него свое дело, и больше ни души, сколько ни поглядывал Домрачев. Хотел к берегу приткнуться, ноги размять, но раздумал: берег в этом месте каменистый.
Развернул катер против течения.
— Вверх пойдем, Виталий Петрович?
— Конечно!
— Может, на берег вам надо или еще что.
— Да нет… как хотите.
— Тогда на Орловские острова глянем.
— Давайте на Орловские.
Лейтенанту ни о чем не сказали слова «Орловские острова», и ему все равно было, куда повернет Домрачев: на эти ли острова, на «Елочку» ли. Чуть навалившись боком на борт, он подставил встречному ветру и водяной пыли лицо и сидел так, к себе прислушиваясь. Что-то творилось с ним. Что? Он и сам не знал. Ему все равно было, куда правит Домрачев, но нужно было это быстрое движение с ветром и влагой, бьющими в лицо, была нужна истекающая ночь, невидимые, но явно ощутимые близкие горы. Нужен был Домрачев — спокойный, уверенный в своей правоте, нужности, непреклонный Домрачев.
— Ночь какая, — сказал лейтенант, придвинувшись к Домрачеву. — Тишина…
— Это здесь… На излуке небось покачает.
— А я люблю шторм. Чтоб дух захватывало.
— Понравилось, значит?
— Понравилось.
— Вода у нас тяжелая.
— А вы тонули?
— Было дело.
Всякое бывало. Было и так, что уж и не чаял добраться до твердого дна. Поспорил с кем-то, уж и забыть забыл, с кем тот спор вышел, что перемахнет Амур без роздыху. И пошел… Очнулся,
— В городе без отца-матери живете, Виталий Петрович?
— В общежитии, — живо отозвался лейтенант.
— Своего угла нет, выходит, — подбил Домрачев.
— Давали, да я отказался: в общежитии веселее.
— А вдруг семьей доведется обзавестись? В городе-то не больно с квартирами.
— Придумают что-нибудь. Жилье не проблема!
Ну что ж, и это точно… С милым и в шалаше ран!
Само собой. И не удержался:
— Невеста есть?
Лейтенант, как девочка, опустил ресницы.
— Я, когда ехал сюда, думал, все не так будет, — вздохнул. — Все по-другому вышло.
— Не жалей, Виталий Петрович, — разумея свое, сказал Домрачев.
Показалось ему, что не доволен лейтенант своим нынешним положением, Спал и видел поди лихие денечки со стрельбой и погоней. Ан не вышло. И казнится, что попал на обыденную службу.
— А я не жалею, — улыбнулся лейтенант. — Наоборот! — И доверительно сообщил. — Даже и не думал, что так бывает!
Он откинулся на спинку сиденья, глянул далеко, сколько позволял сумрак.
— Хорошо как!
Странной была та ночь, не похожая на все остальные, прожитые лейтенантом. Смотрел лейтенант вокруг, на оловянно посвечивающий разлив Амура, на молочно-белые чистые косы, на проступающее в рассветных сумерках мигающее звездами небо, на горы, уходящие в бесконечность гряда за грядой, — на самых дальних с резкими изломами лежит снег, — и чудилось ему: высветлился мир, сместилось время, осень весной обернулась. И первый раз за неделю мытарств по Амуру попросил лейтенант рыбоинспектора остановить катер посреди реки. Сбросил с себя милицейскую форму, встал на острый качнувшийся борт. Ветер отбросил назад, расплескал по голове лейтенанта волосы, и лейтенант, захлебнувшись от радости, оттолкнулся и ушел под воду. Понесло его течением, вынырнул — голова с поплавок.
— Возвертайся, — закричал Домрачев. — Возвертайся, утопнешь, глубь тут!
А в лейтенанта будто бес вселился — лейтенант нырял, кувыркался в воде, уходил от катера далеко, плыл то брассом, то кролем, то на спину ложился, и мир ему виделся голубым, в радужном сверкании брызг.
А по горизонту, по дальним сопочкам небо серым взялось, и недалеко уже было до рассвета.
Гошка в намеченную протоку пришел до света. Приткнулся к берегу, огляделся, прислушался — тишь вокруг, даже птиц не слышно; слышно только, как тараборит собственное сердце, и то глухо, как в темноте, да где-то на берегу в траве шебаршит то ли птица какая, то ли мышь. Глухо. Гошка достал из носового кубрика мешок с сетью, бережно перенес на корму, чувствуя, как во всем теле нарождается сладкий зуд нетерпения, сдерживая его, опростал мешок, положил сеть, смочил из котелка, чтобы отяжелела, но прежде чем оттолкнуться от берега и на весла сесть, выкурил папироску. Рыбу ловить — не дрова рубить, курить времени не останется.