AMOR
Шрифт:
Он берет калькуляцию, садится за пустой стол. Работает. Ещё четверть часа. Никого. Голова наливается тяжелым приступом боли.
Матвей ушел! Вещи помог снести (и ушел, не принеся воды, холодной водынет, пить хочется!). Но они-то,другие, о чем они думают? Ника, конечно,придет скоро, к работе стремится\ Если бпонимала её! Но "новые", оба — тоже "провожать" ушли? Слышатся голоса, входят.
Только Евгений Евгеньевич скрылся за воротами вахты — Ника увидела письмоносца. А вдруг письмо от жены? — ёкнуло
Она летела к вахте, как будто тому назад лет тридцать! Страх опоздать— гнал… На бегу кричала:
— Евгений Евгеньевич! Пись–мо–о-о…
Она поспела в ту минуту, когда подвода, оставляя позади вахту, ехала уже по дороге.
— Письмо! Письмо от жены! — кричала Ника, задыхаясь от бега, и, показав вахтёру зажатый в руке конверт, скользнула мимо охраны, выбежала за зону, продолжая кричать: — Письмо–о! Евгений Евгеньевич!..
Но уже, услыхав крик, останавливалась подвода, и бежал назад, навстречу Нике, уехавший.
Все произошло так быстро, так все сразу — крик, бег, письмо, остановка подводы, на которой он ехал под конвоем, что никто, может быть, не осознавал в ту минуту, что заключённая выбежала, бежал а… Она уже бежала назад, радостно смеясь, вбегала на вахту:
— От жены письмо! Догнала!..
А когда прошла через вахту, завернула за барак, ей привиделось лицо Евгения Евгеньевича — благодарное, почти рядом — лицо вахтёра, и осуждавшее и улыбнувшееся, и как жали друг другу руки, и он целовал обе её, смущенный её задохнувшимся бегом, вновь тряс и вновь целовал. "За Наташу! Понимаю! — смеялась она и весело и насмешливо. — Вместо Наташиных рук"…
"Слава Богу, что по вызову БРИЗа, — думает вслед Ника, — самого тяжкого в переброске не будет: тащить самому себе свой скарб".
Только когда Ника вошлав барак, её ошпарило испугом — в какой же опасности она была, выбегая за вахту… Вспомнился ей другой случай — освободясь, кончив срок, шел, ещё молодой и радостный, что едет к матери, подходил к проволоке зоны счастливый человек, которого вохровец (военный охранник) ещё считал, что он заключённый, с вышки крикнул ему — куда, мол, ты идёшь?! — предупреждая, — а тот шел весело, беспечно, в себе уверенно (в кармане имел паспорт, знак свобод ы!) и в ответ молча на крик сверху, засунув руку в нагрудный карман, желая помахать ему — паспортом, не успел это сделать и, с ним в руке, выстрелом сраженный, упал… не встал больше. Судьба эта эхом прокатилась по лагерю… Долго ли вспоминали о нем? Долго ли его ждала мать, пока узнала, что сына уже — нет…
Мориц не мог знать, что по пути от подводы, казалось бы увезшей друга, она поняла вдруг, что он, Мориц, для нее значит много больше, чем Евгений Евгеньевич… Не знал Мориц и того, что, увидев его угрюмое лицо, она от испуга, что он сейчас скажет что-то неподходящее, говорит обратное,чем хотела.
— Евгений Евгеньевич, — сказала Ника, ставя на плиту чайник, — увез с собой столько,без него — пока, наконец, не напишет сын, мне таксейчас одиноко, я не знаю, как я буду жить без него!
Удивленный развязностью тона, Мориц отвечает холодно:
— Я желаю вам никогда не иметь больших утрат, чем эта!
Он берет газету и садится читать. Вынимает градусник: 38,7. Если
— Мориц! — говорит она не те слова, но своим,подлинным тоном, в голосе — отвага и беспредельная подлинность (но чуть–чуть слишкоммного чего-то, и оно обречено на гибель, потому что в ушах Морица это звучит shoking [16] ). — Вы больны, лягте. Не надо сегодня выходить из дому! Я вас напою чаем, и все что надо.
Он подымает совсем больные и все-таки ледяные глаза.
— Ника! Идите работать. Я вас очень прошу!
16
Шокирующе (англ.).
Она стоит, опоминаясь. Она забыла — работу! Она упустила как раз то, что ему важнее всего, что емунадо!!! Срочную работу…
Мориц не слег — "выкрутился". Перемогся. Напитался таблетками. Выспался одну ночь — и с небольшой температурой пошел на работу. И жизнь пошла дальше, оставив на память о днях болезни Морица только несколько строф в Никиной поэме:
"Все хуже чувствую себя. Температурю Который день…" И — снова в дождь исчез… А я с моею материнской дурью В костёр мучений — и с каких небес!Отсутствие Евгения Евгеньевича Ника ощущала не только в часы отдыха, когда можно было "отвести душу", вспомнив что-то из французской литературы, в которой он был знаток, и не только когда он погружался, с братской нежностью, в воспоминания своего детства, ей так по душе пришедшиеся… По гораздо более современной причине: не было дня, чтобы вдруг среди черчения или проверки цифр, на "Феликсе" сосчитанных (от усталости считать часы подряд было так легко ошибиться!), — её вдруг охватывало холодом, страхом от мысли, что будет ликвидком, что её отошлют на женскую колонну и ей придется снова жить в шумном бараке среди уголовниц — воровок, убийц, — бросаться в их драки, разнимая их, чтобы не дать убить друг друга…
ГЛАВА 17
ДАЛЬШЕ ПО ЖИЗНИ МОРИЦА.
НОРА И ЖЕННИ
Вечер.
— Вы хотите, чтобы я продолжал?
— Конечно.
— Я встретил женщину, которую я — да, по–настоящему полюбил, — рассказывает Мориц.
— Как звали её?
— Нора. Я в первый раз увидал её в учреждении, где я работал. Я знал, что она — дочь врача. Брюнетка, с несколько китайским разрезом глаз, очень быстрых. Когда мы встречались, она взглядывала на меня самым уголком глаза. Однажды ей понадобилась моя помощь в переводе одного американизма. Она очень смущалась, и мне это нравилось. Затем я встретил её у моего друга, были танцы, я с ней танцевал, был теплый вечер. Я пошел её провожать. Эта женщина так полюбила меня, — сказал Мориц, после паузы, — что она была способна по три раза подряд звонить мне домой, чтобы только услышать мой голос.