Амулет мертвеца

Чиганов Константин

И открыла дверь.

— Здравствуйте, Ирина Семеновна, — сказала она несостоявшейся свекрови. — Заходите, раз приехали.

— Здравствуйте… Даша, — она вошла.

— Вы разувайтесь и проходите в комнату, я кофе приготовлю. Куртку вот сюда, на крючок.

Кофе она набуровила растворимый, хоть и хороший, две большие чашки, сахарница, все на жостовский подносик с райской птицей Сирин, несколько конфет — остались от принесенных Данькой, поставила два пузатых бокала и бутылку коньяку. «Арарат» пять звезд. Если она

все поняла правильно, понадобится им обеим.

Они сидели в мягком свете бра на диване — не сближаясь. Даша умелым женским взглядом оценивала. Дорогие элегантные джинсы, дьявольски элегантный серый пуловер, облегающий все еще прекрасную фигуру. Умелый макияж, никаких выщипанных или явно нарисованных бровей, что вы. Ухоженный руки в перстнях. Маленькая серая сумочка лаковой кожи. Леди.

И безумные, измученные глаза умирающего зверя.

— Вы выпейте, — сказала Даша, — как лекарство. А то я говорить не буду.

Налила коньяку наполовину, почти силой сунула в бледные скрюченные пальцы.

Ирина хватила залпом, Даша сразу подала ей конфету. Зашло.

— Даша, — наконец сказала та, — я не могла раньше приехать. Вот…

Достала из сумочки предпоследний серебристый айфон, поводила изящно наманикюренным пальцем по экрану, протянула ей.

Даша не удивилась и не испугалась.

Да, снимки впопыхах, но четкие, хорошая оптика… «хорошее стекло», так было у По? «Золотой жук». Данька. И раз, и два, и три. Куда-то торопится… Знакомая вывеска в углу снимка. Да, рядом с этим домом.

— Даша, скажи правду! Что угодно, любая просьба… деньги? Пусть. Скажи… только скажи.

— А что отец? — Даша, вдох-выдох.

— Он не верит. Просто очень похожий парень. Говорил, бывает, редко. Сказал, мне надо к врачу (она не то хохотнула, не то всхлипнула). А я вот узнала про тебя. Я не сразу сложила, но увидела тебя в местной передаче. Тебя трудно не запомнить. Стала искать.

Она сглотнула и прошептала:

— Что ты с ним сделала, ведьма?!

«Вот тебе и слава, а я попала в телевизор» подумала Даша. И еще слова, кажется, из Писания, «грех твой отыщет тебя». Фраза запала в память, вывалилась из Кинга, наверное. Она читала Кинга тогда, летом.

Плеснула себе коньяку, обожгла язык и горло. Иного эффекта не было.

— Слушайте, Ира, — она решилась, — я расскажу. Все. Но вы или мне верите, или принимаете за ненормальную и уезжаете. А еще, прошу, ради вашей семьи, никому кроме отца, ни единого слова. И он тоже пусть молчит.

— Да, да, я обещаю.

«Кофе стынет», подумала Даша, взяла чашку и отпила. Сахар забыла. Сказала:

— В общем, тогда, ну, после, я не хотела жить. И друзья устроили меня к археологам, в экспедицию… тяжелый физический труд вдали от города…

Рассказывать оказалось куда легче, чем она думала. Тем более, Данькина мать слушала словно заговоренная, и, кажется, верила.

— Тогда я

была как одержимая. Плевать, если сама погибну. Я положила амулет на крышку гроба и оттуда кто-то застучал. Потом гроб распахнулся…

— …И вылез я, — сказал любимый голос от прихожей. — Мам, мне час назад позвонил… знакомый, сказал, ты приехала в город. Я протупил сначала, но понял.

Он стоял в проеме, в черной рубашке и джинсах, ослепительно бледный и прекрасный. Теперь возвращенный им обеим. Тем, кто дали ему жизнь… и все что было после.

— Ты как, — он скользнул к матери. — Сердце не сжимает?

Он осторожно обнял Ирину за плечи. Даша подумала, он со всеми дорогими ему женщинами обращается будто с фарфоровыми вазами, балда.

— Не… нет, — сказала она, и вдруг обхватила его голову ладонями, прижалась виском к подбородку и зарыдала, отчаянно и многоводно.

«Пусть» — глазами сказала Даша, — «не мешай. Сам тоже виноват».

«Знаю».

Ирина отплакалась и затихла. Они не помнили, сколько времени прошло. Потом глянула на него, взгляд уже не казался умирающим.

— Послушай, — Данил положил ее ладонь себе на грудь, — потрогай мою щеку. В глаза посмотри. Прости, мне надо, чтоб ты поняла.

— Ты холодный. Не бьется? — она вгляделась в лицо бывшего сына.

— Таким стал. Видишь, сказки сказками. А бывает, правда выходит. Мам, я живой мертвец. Холодный. Белый. С кровавыми глазами. Почти неуязвимый. Представь, я бы таким явился к вам с отцом? После похорон?

— И все равно… все равно мы бы…

— Вы бы да. А все вокруг? Меня бы забрали и разрезали в лаборатории, запросто. И засекретили бы все. Мама, прости. Я буду тебе хочешь, писать, хочешь звонить каждый день, но вы с отцом молчите. Никому. Никогда.

— Главное, ты здесь. Главное, ты — здесь, снова. Мы никому.

Когда они спустились к такси, Ирина оторвалась-таки от плеча Данила и обняла Дашу, прижалась щекой к ее волосам, прошептала;

— Спасибо. Я ведь потом жалела, ты не представляешь. Все думала, если б я ее не обидела, он бы к ней не ушел, жил иначе…

— Все я понимаю, — шепнула Даша. — Будьте спокойны, я за ним прослежу. Раз так вышло.

Ирина повернулась к сыну. Или тому кто раньше им был, черт тут ногу сломит. Да и плевать, решила Даша. И ей и Ирине.

— Я когда приеду, позвоню, чтоб ты поговорил с отцом. Сам.

— Ладно. Ты, не знаю, подготовь его как-то. Дьявол, хорошо, вы у меня не сердечники оба.

— Я ему твои новые фото покажу. Зря снимала, что ли.

— После удали. И те тоже.

— Ладно, хотя и жалко.

— Ничего, на следующий год к нам приедете. Я вас по побережью прокачу. С Дашей познакомитесь как положено.

Будто обычный почтительный сын. Ну, Данька, психолог-куратор.

Огоньки задних фонарей пропали с глаз.