Анатомия «кремлевского дела»
Шрифт:
Назвать-то Козырев своих знакомых назвал, но охарактеризовал их всех как “крепких, выдержанных большевиков”, за которыми он не замечал никаких “уклонов от генеральной линии партии”. Следователи тщетно пытались добиться признаний в контрреволюционной деятельности – Козырев хоть и повинился в том, что были у него в 1930 году “сомнения в правильности линии партии” применительно к коллективизации, что он был “двурушником в партии”, что вел с Дорошиным разговоры о расхождении с позицией партии по коллективизации, и даже признал “распространение клеветы” об “отравлении” Аллилуевой, но продолжал категорически отрицать обвинения в троцкизме. Тем не менее в протоколе оказался зафиксирован ряд лиц, разработка которых могла помочь расширить охват следствия (судя по всему, именно такую задачу ставили себе чекисты в тот момент): преподаватель Военно-химической академии Г. Б. Либерман, инженер А. М. Гусев, слушатель Военно-химической академии А. М. Сосипатров – последние двое бывали у Козырева в гостях (забегая вперед, скажем, что последующие аресты этих лиц практически не повлияли на ход следствия).
Протокол допроса Козырева заканчивается на зловещей ноте вопросом следователя:
Признаете ли вы, что систематически распространяемая вами и вашими единомышленниками клевета против руководителей ВКП(б) вызывала озлобление и порождала в среде ваших единомышленников террористические настроения в отношении руководителей ВКП(б)? [187]
Как мы помним, допрошенный ранее И. П. Лукьянов ответил на этот вопрос положительно, не отдавая, по-видимому, себе отчета в том, что если в протоколе появилась “озлобленность”, то очень скоро будут предъявлены и обвинения
187
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 60.
23
Арестованных И. Е. Павлова и П. Ф. Полякова допросили 10 февраля. На допросе следователь Каган потребовал от 35-летнего Павлова, помощника коменданта Кремля и начальника спецохраны, показаний на В. Г. Дорошина. Павлов признался, что слышал от Дорошина различные антисоветские высказывания:
Примерно год тому назад Дорошин мне в присутствии других лиц (кого именно, не помню, но из работников комендатуры, возможно, был Лукьянов) рассказывал антисоветский анекдот. Содержание этого анекдота сводилось к тому, что в Советском Союзе голод, который может быть изжит путем замены руководства в стране буржуазной формой правления. Анекдот был направлен против руководства ВКП(б). Припоминаю, что после похорон Аллилуевой Дорошин мне сказал, что Аллилуеву хоронят, как когда-то хоронили царицу… После убийства тов. Кирова, когда в печати появилось сообщение об аресте Зиновьева, Дорошин в разговоре со мной, ссылаясь на так называемое завещание Ленина, заявил, что Ленин ценил Зиновьева и Каменева как своих ближайших соратников. Тут же Дорошин мне сказал троцкистскую клевету на тов. Сталина [188] .
188
Там же. Л. 62.
Павлов также показал о своей беседе накануне ареста с помощником коменданта Кремля по политической части Кононовичем – тот будто бы сообщил ему,
что Дорошин арестован по какому-то важному делу, в частности, якобы за то, что распространял в Кремле и вне Кремля клевету о тов. Сталине. Кононович также мне рассказал, что Дорошин, до его ареста, в связи с решением пленума ЦК ВКП(б) об изменении Конституции заявил Кононовичу, что это решение является следствием нажима буржуазных государств на Советский Союз. Кононович мне также сообщил, что среди литературы, которую ему дал по его просьбе Дорошин, оказалось завещание Ленина, которое он у Дорошина не просил [189] .
189
Там же. Л. 63.
Однако на первом допросе Павлов отказался признать себя контрреволюционером, разделявшим взгляды “матерого врага” Дорошина.
В тот же день на допросе в СПО у Люшкова отказался признать себя контрреволюционным троцкистом и П. Ф. Поляков. Павел Федорович родился в крестьянской семье, после учебы в школе работал помощником агронома. С 1920 года служил в Красной армии. На момент ареста был начальником АХО Управления коменданта Кремля. Д. И. Антипас в своей записке характеризует его следующим образом:
Кулак, грубиян, кричит на подчиненных, пьяница, спаивал всегда Мищенко [начальника Секретного отдела Управления коменданта Кремля. – В. К.] [190] .
На партийной чистке в 1929 году Полякову задавали на первый взгляд странные вопросы: “Как насчет новых форм ведения хозяйства?”, “Пойдешь в совхоз работать?” – на которые тот отвечал уклончиво [191] . Однако характер вопросов объясняется тем, что чистка (лето 1929 года) пришлась на “год великого перелома” – разгар кампании насильственной сплошной коллективизации сельского хозяйства, сопровождавшейся многочисленными эксцессами. К тому же “вскрылся” факт, что отец Полякова – бывший кулак, лишенный избирательных прав за спекуляцию хлебом. Поляков пытался отрицать этот факт, утверждая, что ничего об этом не знает. Много позже на допросе в НКВД Поляков более подробно изложил суть претензий к нему комиссии:
190
Там же. Д. 103. Л. 205.
191
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 144.
Я скрыл от партии то, что мой отец до революции был торговец, а также что я фактически не порвал с ним связь и не выделился из общего хозяйства в деревне. Это вскрывалось во время чистки партии в 1929 г. по данному с места моего прошлого жительства заявлению. Комиссия по чистке предложила мне порвать связь с отцом и причитающееся мне имущество из хозяйства передать в неделимый фонд колхоза [192] .
И это еще не все – комиссия по чистке решила “считать целесообразным” переброску Полякова из Управления в строевую часть [193] . Однако комендант Кремля Р. А. Петерсон решения комиссии не выполнил. Как сообщал в записке Антипас,
192
Там же. Д. 107. Л. 68.
193
Там же. Д. 103. Л. 144.
наблюдались случаи, когда т. Петерсон получал из оперода [ОГПУ] сведения на того или иного сотрудника или рабочего Управления или Гражданского Отдела, то он этих людей не всегда откомандировывал, а пытался своими средствами разрабатывать этих людей, и после, если подтверждались сведения, то откомандировывал, а иногда даже не откомандировывал, продолжая держать в Управлении. Все это, по-моему, ненормально и плохо отражалось на подчиненных, которые это знали, т. е., видя, что комендант Кремля амнистирует отдельных лиц, и сами, естественно, относились к этому делу менее бдительно [194] .
194
Там же. Л. 206.
Вообще нельзя не процитировать фрагмент записки Дионисия Ивановича Антипаса, свидетельствующий о вполне дионисийских нравах комсостава комендатуры Кремля (особенности оригинала сохранены):
Главным источником, который отразился на всей работе комендатуры и ее засоренности, по-моему, являются частые попойки группы ответственных лиц, иногда во главе с Петерсоном и поощряемые т. Енукидзе. Мною мысль высказана смело, но нужно теперь постараться ее доказать. Обычно во время банкетов, устраиваемых Правительством в Кремлевском дворце по поводу выпуска Академии и приема иностранцев и др. случаи, охрану и организацию этих банкетов несла комендатура, и вот когда гости уже разъезжались, то для комсостава комендатуры накрывались специальные столы, и там пьянка проходила до утра, причем ее возглавлял почти всегда Поляков П. Ф. или Дорошин как заместители Петерсона или назначенные для этой цели. Были случаи в 1931 году и 1932 году, когда эти пьянки превращались в дебош, приносилась гармонь, на которой играл Дорошин или Павлов, которые после этого били посуду и горшки с цветами. Но были случаи, когда после попойки во дворце небольшая группа лиц направлялась на квартиру к Полякову П. Ф. и там продолжали пьянствовать. Кроме этого, иногда попойки организовывались на квартирах Полякова П. Ф., Озерова, Тюрякова [начальника Гражданского отдела УКМК], Мищенко по поводу всяких встреч нового года и без всякого повода, просто собирались пить.
Помню, после парада 1 мая 1932 года во дворце
Вообще, как я заметил, Поляков П. Ф. и Дорошин старались как можно больше опоить присутствовавших здесь лиц путем подливки и смешивания напитков. После этого был во дворце организован банкет для начсостава комендатуры и их жен без всякого к этому поводу. На банкете присутствовали т. Енукидзе, т. Корк (друг Петерсона), Пахомов Н. И. (Нач. Хоз. Упр.). Здесь на этом банкете т. Енукидзе так заявил. Вот хорошо, что мы собрались культурно провести время (к этому выступлению т. Енукидзе уже все сидели изрядно выпивши). Теперь будем собираться сюда часто, прошу поднять тост. Как мне кажется, это невольно могло быть понято некоторыми как разрешение на выпивки. После этого речь произнес Петерсон, в которой говорил о культурном времяпрепровождении, и кончил тем, что будем собираться сюда каждый месяц и будем ездить за город на экскурсии. Это, по-моему, было прямым разрешением пить, а разницы нет в том, как пить, коллективно или индивидуально, дело в том, что это поощрялось как культурное начинание.
Кроме этого, устраивались ежегодно по одной или две вылазки за город с сотрудниками ЦИК Союза, а иногда отдельно от них, на которых присутствовал т. Енукидзе. Обычно всегда расставлялись палатки для избранных лиц, и там пьянствовали избранные, остальные это наблюдали. Всегда в комендатуре организатором этих вылазок был Поляков П. Ф. как более близкий к Петерсону.
Был таков факт в 1934 году. Должен был на экскурсию в район Ново-Купавна (шоссе Энтузиастов) приехать т. Енукидзе, и впоследствии он приехал. Было накрыто на столы, а также поставлено вино и пиво. Участников было человек 700. Так вот, чтобы услужить т. Енукидзе, Петерсон или Озеров у палатки, поставленной т. Енукидзе, посадил дерево с красными листьями, т. е. такое, какое любит т. Енукидзе, для этого нужно было его срубить в 1 клм. от этого места. Этот район т. Енукидзе показался настолько уютным и удобным, что после мне говорил Петерсон и Поляков П. Ф., что т. Енукидзе приказал этот участок с лесом взять в ведение комендатуры. Летом 1934 года на хуторе “Заречье”, дачи УКМК, чтобы ознаменовать открытие дачного сезона, устроили банкет, на котором, как мне после говорили, все опились до такого состояния, что жены не без причин начали ревновать мужей. Сам Петерсон настолько был пьян, что разбрасывал по столу куски хлеба (жена Роснюка говорила) и ко всем лез целоваться и всех целовал. После этого спрашивал у меня и Полякова П. Ф., не ходят ли слухи, что он сожительствует с женой командира Юрова, ибо, как он говорит, что он вышел из рамок приличия. Причем спрашивал, не слыхал ли сам т. Юров таких слухов и не говорил ли по этому поводу, и может ли он этому поверить.
В этом году на даче происходила выпивка, в которой принимали участие Озеров, Поляков П. Ф., Желтов, Теснов, Никитин и ряд других командиров. Озеров дебоширил, я, играя в волейбол, это заметил и пошел уговорить Озерова, чтобы он не дебоширил, но мне это не удалось, я ушел. С ним осталась эта компания. На утро, уезжая с дачи, я узнал, что Озеров на службу не поехал, а дворник ему принес водку, и он пьет. Приехав в Кремль, я позвонил Петерсону обо всем, потом Петерсон приказал мне и Полякову П. Ф. поехать за Озеровым, вскоре Озерова мы привезли в Кремль. Через несколько времени, дня два прошло, я поставил вопрос перед Петерсоном, как перед командиром-единоначальником о привлечении Озерова к партответственности, на что Петерсон мне ответил так: разбирать на парторганизации его не будем, не нужно, да и т. Енукидзе против этого [195] .
195
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 207–209.
Допрашивал П. Ф. Полякова, судя по протоколу, сам Люшков (для полной уверенности в этом необходимо сличить отпечатанные на машинке копии протоколов, предназначавшиеся “наверх”, с рукописными протоколами, хранящимися в Центральном архиве ФСБ, – есть вероятность того, что при машинописном “оформлении” некоторые фамилии следователей могли добавляться или заменяться на другие; таким образом чекистское начальство приписывало себе труд подчиненных). Начало допроса оказалось весьма неприятным для Павла Федоровича: следователь предъявил ему письма довольно интимного содержания, обнаруженные при обыске в его служебном кабинете. Павел Федорович вынужден был признать, что письма принадлежат Софье Григорьевне Миндель, делопроизводителю Секретного отдела УКМК, по совместительству являвшейся подчиненной и самого Полякова. Тут следователь пристыдил Павла Федоровича: разве это дело – сожительствовать с подчиненной? Пришлось рассказывать, что Софью на работу в Комендатуру устроила ее сестра Раиса Григорьевна, работавшая секретарем-референтом по протокольным делам Секретариата Президиума ЦИК и, по слухам, сожительствовавшая с Енукидзе [196] . Вынужден был Павел Федорович припомнить и другие факты непотизма и протекционизма, которые цвели среди кремлевских работников пышным цветом. Признался он и в том, что от Петерсона или Тюрякова слышал “клевету” о неестественной смерти Н. С. Аллилуевой. После этого следователь стал давить, вынуждая Павла Федоровича признаться в систематических контрреволюционных беседах, направленных против руководства ВКП(б). Но Поляков это отрицал, утверждая, что все те разговоры – не более чем сплетни о том, кто с кем сожительствует. С готовностью признавался и в пьянстве, зная, что за это строго не осудят. Тогда, задав еще пару малозначительных вопросов, следователь перешел к выяснению сведений о Дорошине, Лукьянове, Павлове и Синелобове. Но Поляков заявил, что Дорошин – “хороший большевик”, а Павлов – “политически грамотный человек”, за которым “нездоровых настроений” не замечалось. Что касается Лукьянова, то Павел Федорович лишь повторил те факты, которые вскрылись во время чистки (служба у Колчака) или стали известны в последнее время (теща – жена попа). “Что касается его настроений, – сказал Павел Федорович, – то я тоже ничего плохого о них сказать не могу” [197] . Имея на руках показание Дорошина о том, что Лукьянов, Павлов, Синелобов, он сам и Поляков составляли “троцкистскую контрреволюционную группу”, следователь продолжал требовать от Павла Федоровича признать свою контрреволюционность. Но тот держался. Забегая вперед, отметим, что и на последующих допросах, и на очной ставке [198] со своим близким другом – начальником Секретного отдела УКМК Н. Н. Мищенко – П. Ф. Поляков, пьяница и человек с “элементами морального разложения”, категорически отказался оговорить своих товарищей (в том числе и Мищенко – вопреки позднейшим утверждениям чекистов о том, что Мищенко был якобы изобличен его показаниями) и признать себя контрреволюционером.
196
Там же. Д. 107. Л. 66–67.
197
Там же. Л. 72.
198
Там же. Д. 111. Л. 124–125.