Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

С Бенгсон меня сблизило то, что мы совместно проводили время [145] .

Но для следователя это просто жалкие отговорки. Настало время применить очередной чекистский прием, недавно опробованный на Мухановой:

Нам известно, что дело не в этом: ваше сближение с Бенгсон произошло потому, что вы обе – контрреволюционерки. Подтверждаете ли вы это? [146]

“Нам известно” – и точка, остается лишь оправдываться. Но Денисова отвечает решительным “нет”. Следователь засыпал ее вопросами, стараясь сбить с толку: условились ли о встречах с Бенгсон в Москве, оговорили ли способ “связи”, когда и где встречались, почему встречаться перестали, были ли другие общие знакомые. Почти незаметно следователь перешел к более “острым” вопросам: рассказывала ли Денисова Бенгсон о своей работе в “Анилпроекте” (на посту то ли секретаря, то ли управделами “Анилпроекта”)? Выясняла ли Бенгсон у нее о “секретных производствах анилокрасочной промышленности” (тут надо заметить, что рецептуру красителей, например “индиго”, как раз советские шпионы беззастенчиво крали за рубежом, а документацию передавали в Анилобъединение [147] )?

Брала ли Денисова работу на дом и не была ли эта работа секретной? Была ли Бенгсон у нее дома и видела ли эту работу? Так хотелось состряпать дело о передаче Денисовой важнейших секретов анилокрасочной промышленности английской “шпионке”! Но что-то не складывалось. В этот сюжет гораздо лучше вписывалась Софья Хайковская, которая тоже дружила с Бенгсон и при этом работала в “спецсекторе Анилобъединения”, а потом перешла в “спецсектор Союзхимпластмассы”. К сожалению, мы не знаем, была ли в итоге репрессирована Софья Зиновьевна, или чекисты все же сочли эту “линию расследования” малоперспективной. В конце первого допроса Денисовой Черток резко повысил ставки:

145

Там же.

146

Там же. Л. 191.

147

“Тетради Васильева”, https://digitalarchive.wilsoncenter.org/document/vassiliev-yellow-notebook-4, с. 20.

Мне известно, что вы были завербованы Бенгсон и по ее заданиям вели активную контрреволюционную работу. Подтверждаете ли вы это? [148]

Опять ему “известно”. Ох уж это всевидящее чекистское око! Но Денисова опять категорически отвергла брошенное чекистом нелепое обвинение. Черток остался ни с чем, но через несколько недель, 17 марта 1935 года, он вновь попытался вынудить Денисову хоть в чем-нибудь сознаться. Сосредоточившись на вопросах о Мухановой, Черток выяснил у Денисовой, что

148

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 194.

примерно весной 1934 года она после того, как ее уволили из Кремля, приходила ко мне выяснять возможность поступления на работу в “Анилпроект”. Но так как у нас не было вакантных должностей, то из этого ничего не вышло. Второй раз Муханова приходила ко мне на работу примерно осенью 1934 года. Муханова, побыв у меня минут 10, рассказала о том, что была в отпуску в Крыму, что работа в кинокомбинате ее не устраивает и что она хочет оттуда уходить… Она у меня спросила, бываю ли я у Бенгсон. На мой утвердительный ответ она сказала, что она также в ближайшее время собирается зайти к Бенгсон [149] .

149

Там же. Д. 109. Л. 31–32.

Тут Черток вновь использовал свой любимый прием “нам известно” и добился от Денисовой признания:

Да, я подтверждаю, что Муханова мне говорила о неестественной смерти Аллилуевой, клевеща при этом на Сталина, обвиняя его в убийстве Аллилуевой… Муханова, передавая нам эту клевету, ни на кого не ссылалась, но вспоминаю, что она заявила, что эту клевету она слышала на работе в Кремле [150] .

Правда, ни в одном из доступных нам протоколов предыдущих допросов Мухановой о таких разговорах не упоминается, но чекиста такие мелочи не должны останавливать. Черток вновь бросает Денисовой обвинение:

150

Там же. Л. 32–33.

Вы не только участвовали в распространении контрреволюционной клеветы, но вы были завербованы Бенгсон, по заданиям последней вели контрреволюционную работу и, кроме того, знали о активной контрреволюционной деятельности и Мухановой [151] .

И Тамара Павловна во второй раз дает четкий и недвусмысленный ответ:

Я уже дала показания и ничего добавить не могу [152] .

Она явно побеждала, но разве можно победить, находясь в чекистском застенке? Все равно ей припишут распространение контрреволюционной клеветы и упекут в лагерь. Окончательно расправятся с ней в 1937 году – по приговору Особой тройки УНКВД ЛО она попадет в знаменитый расстрельный “первый соловецкий этап” на Сандармох.

151

Там же. Л. 33.

152

Там же.

Но вернемся к допросу Мухановой от 10 февраля. Пока что следователь Каган решил с Бенгсон закруглиться, только спросил у Екатерины, не делала ли ей Бенгсон “какие-либо предложения”. Екатерина ответила отрицательно, и следователь перешел к вопросу о краже книг из библиотеки, обвиняя Екатерину и Нину Розенфельд в систематических хищениях иностранной литературы из спецхрана. Но Муханова признать факт хищений отказалась, и допрос на этом закончился. Следователь мог быть доволен – удалось запротоколировать связь Мухановой с английским консульством, что давало возможность развернуть следствие по линии шпионажа. Открывался широкий простор для чекистского творчества. На следующем этапе следствия тема контактов с “англичанкой” получит существенное развитие.

18

Одиннадцатого февраля 1935 года неутомимый следователь Каган допрашивал арестованного в этот же день Михаила Яковлевича Презента. В краткой справке, предваряющей единственный доступный нам протокол допроса Михаила Яковлевича, указано, что тот родился в 1898 году в Киеве в семье коммивояжера, окончил коммерческое училище в Киеве и юридический факультет Московского университета.

В аппарате ВЦИК и ЦИК беспартийный Презент, бывший член партии эсеров, работал с 1922 года. После увольнения оттуда в апреле 1932 года устроился в Комиссию содействия ученым при СНК СССР (которая до 1931 года называлась ЦЕКУБУ при СНК РСФСР), а с сентября 1934 года перешел в ГИХЛ (Государственное издательство художественной литературы), где подвизался помощником главного редактора [153] . Известно, что в 1930 году чекисты устроили обыск в квартире у Презента в его отсутствие, причем в ходе обыска изъяли дневник, куда Михаил Яковлевич записывал свои впечатления от разговоров с разными интересными людьми, в частности – с близким в те годы к Сталину поэтом Демьяном Бедным и другими деятелями искусства, а также с некоторыми высокопоставленными партийными чиновниками, такими как Д. Б. Рязанов, Ю. М. Стеклов (под его началом Презент работал ответственным секретарем в редакции журнала ЦИК СССР “Советское строительство”) или А. С. Енукидзе. Дневник обрывается 15 сентября 1930 года, а если учесть, что до этого записи появлялись часто, иногда чуть ли не ежедневно, то можно сделать вывод, что с обыском чекисты нагрянули как раз в сентябре того года. Что послужило причиной обыска – остается неизвестным, и это дает некоторым исследователям повод считать М. Я. Презента секретным сотрудником ОГПУ, который специально вел дневник, чтобы его впоследствии можно было “легализовать” и использовать в качестве источника оперативных данных о лицах, в нем упомянутых. Львиная доля записей была посвящена разговорам автора дневника с Демьяном Бедным. Вскоре после изъятия у автора дневник был из ОГПУ передан Сталину. Считается, что Сталин вырвал из него ряд страниц с нелицеприятными записями о его собственной персоне, но так как записи эти были сделаны со слов Демьяна Бедного, то в итоге сильнее всего и досталось Демьяну, которого с конца 1930 года стали немилосердно критиковать в “Правде”, а в 1932-м выселили, вышвырнули из кремлевской квартиры. В 1933 году перед юбилеем Демьяна к нему домой пришли высокопоставленные чиновники М. А. Савельев и И. М. Гронский (соответственно, от “Правды” и “Известий”), чтобы передать содержание выступлений о юбиляре на прошедшем накануне заседании Политбюро ЦК. Демьяну вновь пришлось оправдываться в связи с содержимым дневниковых записей. В отчете Сталину об этом посещении функционеры докладывали:

153

Там же. Д. 107. Л. 103.

Демьян сначала пытался отрицать какую-либо свою причастность к этим дневникам и даже в реплике бросил, что это есть какая-то “провокаторская штука” [зампреда ОГПУ. – В. К.] т. Прокофьева, и только в конце концов все же признал, что вина за дневники лежит на нем. “Я, – говорил Демьян, – возился с этой сволочью (т. е. Презентом), близко подпустил его к себе и кое-что лишнее при нем, вероятно, болтал [154] .

Одиннадцатого февраля 1935 года, аккурат в день ареста Презента, Ягода, по всей видимости, обратился в секретариат Сталина с просьбой о предоставлении ему дневников Презента для следственных действий. Просьба была удовлетворена, и Ягода на каком-то листочке из блокнота делегата прошедшего только что VII съезда Советов написал расписку о получении дневников. Но дневники, похоже, чекистам так и не понадобились. Возвращены же они были в секретариат Сталина, судя по записи на листке, лишь в октябре 1941 года.

154

Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов (Россия. XX век. Документы). Под общ. ред. акад. А. Н. Яковлева; Сост. Л. В. Максименков. М.: МФД, Материк, 2005. с. 279.

Да и сам арест Михаила Яковлевича, описанный в протоколе его допроса, прошел необычно.

Проживал Михаил Яковлевич в 8-й квартире гостиницы “Метрополь”. После переезда советского правительства в Москву здесь жили большевистские функционеры и советские работники и размещались некоторые государственные учреждения (сама бывшая гостиница именовалась “Второй Дом Советов”). В конце 20-х годов в здании вновь была открыта гостиница, но жилые квартиры оставались и в 1930-е годы (да и в 1952 году жил там и умер бывший председатель Военной коллегии Верхсуда В. В. Ульрих). В ночь с 10 на 11 февраля за Презентом в Метрополь пришли чекисты. Но дома его не оказалось. Пришлось ждать всю ночь; арестовать Михаила Яковлевича удалось только наутро (то ли он в конце концов явился домой, где ждала его жена и чекисты, то ли его взяли на работе в ГИХЛе – дело было в понедельник). В тот же день, 11 февраля 1935 года, на допросе следователь Каган поинтересовался у арестованного, где тот был ночью. Между Презентом и следователем состоялся следующий диалог, чем-то напоминающий фрагмент пьесы в театре абсурда:

ВОПРОС: Где вы были в ночь с 10-го на 11-е февраля сего года?

ОТВЕТ: До 11-ти часов я был дома. В 11 часов вечера я пошел в кафе “Метрополь”. Около 1 часа ночи поднялся на 4-й этаж гостиницы, увидел, что у меня в комнате свет, увидел там фигуры. Мне это не понравилось, и я пошел ночевать к Льву Александровичу Конторовичу (журналист, мой старый товарищ), у которого пробыл до утра…

ВОПРОС: Часто вы ходите на 4-й этаж гостиницы “Метрополь” и смотрите в окна своей квартиры?

ОТВЕТ: Время от времени я это делаю.

ВОПРОС: Аналогичный случай установления вами посторонних лиц был в 1930 г., когда у вас был обыск, и вы тоже не ночевали в квартире. Вы что же, скрываетесь от властей, ждете обыска? Ведете наблюдение за своей квартирой?

ОТВЕТ: Нет, от властей я не скрываюсь и наблюдения за квартирой не веду, но после обыска в 1930 г. иногда проверяю – нет ли у меня на квартире сотрудников ОГПУ-НКВД.

ВОПРОС: Почему у вас такая странная манера проверять – нет ли в вашей квартире посторонних людей? Ведь проще войти в квартиру и выяснить, кто у вас есть.

ОТВЕТ: Конечно, вы правы. Я это объясняю исключительно своей повышенной нервозностью, которая у меня появилась после обыска в 1930 г.

ВОПРОС: Таким образом, следствие считает установленным, что после 1930 г. вы время от времени проверяли вечером перед возвращением домой, нет ли в вашей квартире представителей следственных властей, пришедших с ордером на ваш адрес.

ОТВЕТ: Я это подтверждаю [155] .

155

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 103–104.